 |
Любелия (Юлия Морозова) Эссе 2001 год |
            |
Не Иерусалим ли это?
Не Иерусалим ли это?
Не Иерусалим!
Сколько их, этих городов, которые стоят себе где-то на границе сознания и охраняют от чего-то? да ведь и не так много - серый и сырой Питер, окончательно надоевший (вот была последний раз летом по жаре, а в памяти все равно - свинцовость и снег с дождем); утыканный разнообразными церквями Новгород, зеленый, голубой и белый; воздушный и великолепный Киев... Они присуствуют в жизни, каждый по-своему: Сыктывкар - бумагой в принтере и голосом в аське, Варшава - десятком размытых вечерних фотографий, Пекин - асбтрактныфми строениями на иконе Китайских Новомучеников, Париж - серебряным браслетиком с видом Эйфелевой башни и сонетами дю Вентре, Минас-Тирит - странными снами и полуночными стебами...
...В последний год почему-то больше всего - Иерусалима. Разумеется, Иерусалим был всегда. Самый первый Иерусалим - это полустершийся ксерокс (или не ксерокс, ну почему он тогда такой фиолетовый?) с журнальной публикации "Мастера". Тьма накрыла ненавидимый прокуратором город... Что там было? Сады да страшная анониева башня, да жара, да запах розового масла. Достаточно, чтобы влюбиться навсегда.
Потом антониева башня забылась. Осталась жара, прокаленные камни и абстрактные исторические развалины, паралльно с абстракциями географическими: Иерусалим, широта-долгота, количество населения, экономика Израиля, экономика США, экономика Бразилии, валюта, внешняя политика, внутренняя политика. Скучно, и никакого отношения к городу, который, кажется, с тех времен и распался на составные части, которые вряд ли возможно скрепить...
Эти части так и живут где-то внутри. Вот - Иерусалим на рабочем столе, разноцветный, наполненный готическими соборами, укрытый за высоченной стеной, на колторую лезут закованные в латы крестоносцы. Лесенки, башенки, флюгера, петушки, копья, мечи.. Хаос, зато картинка красивая.
Вот - десятки разных Иерусaлимов на иконах. От туманных и невнятных строений до яркого московского праздника: распятие, а на заднем плане - луковичные купола, ярмарки, красный расфуфыренный Кремль. И подозреваешь, что не так уж наивен был иконописец, изображая московский Иерусалим именно на этой иконе, что ехидничал он вполне сознательно, а может и плакал над судьбой непутевого Третьего Рима.
...А жизнь потихоньку идет. Иногда в нее врывается Сказка: и дома заводится компьютер, а потом появляется новое чудо - Интернет. Пока совсем мало, по часу в неделю, но этого хватает, чтобы зайти на АнК и накачать себе на неделю разнообразного чтения - вот ведь понаписали толкинисты, пока ты сидела и грезила о своем Иерусалиме. Какой Иерусалим в самом деле? Минас-Тирит! А еще - Берлин и Деревянный Город из ЧКА, которые намертво сплелись в памяти: книжка с жутким супером была куплена как раз когда лучшая подруга уезжала на полгода в Берлин, и было больно и страшно, и Мелькор был неожиданно близок, настолько близок, что это вызывало скорее отвращение. И был жуткий и пустой год: пропали и разьехались все, и только сказка, сказка по полчаса в неделю жила и росла в недрах компьютера, и приходила по ночам дурацкими снами (Южный Ангбанд в пальмах на берегу океана... Тоже отражение Иерусалима) и придумывался свой, московский Минас-Тирит, со зданием Универа и темной девяткой, а странные ники новых знакомых вдруг обрастали голосами и плотью, и вдруг снова начали писаться стихи. Еще через полгода интернет перестал быть сказкой и чудом, но зато чудом стал безудержный треп до пяти-шести утра: о стихах, о литературе вообще, о Толкине, обо всем на свете. Иерусалим стал ближе: "А ты откуда? - А я вот как раз оттуда, правда на окраине. - Ох, у вас же там опять непорядок какой-то:( - Да у нас всегда непорядок, мы привыкли."
Иерусалимов, впрочем, опять было несколько. Один - город телевизионных новостей, бегущая строка, военная форма, звуки выстрелов и взрывов. Другой, тихий и умиротворенный, на другом экране. "Дети мои, голоса у меня нынче нету, пошли в нижний класс кино смотреть. Вот как раз фильм наша библиотека закупила: "По святой земле".
...И на час перенестись туда, в Иерусалим. Что с того, что храмы построены крестоносцами, а достраивались и перестраивались уже в 19 веке? Что с того, что от тех камней двухтысячелетней давности ни осталось почти ничего, а пресловутая виа долороза пролегает по вполне произвольному маршруту? Тоже самое солнце, та же самая жара. Что с того, что вот это непонятное строение, которое даже умелая камера толком заснять не может - и есть Храм Гроба Господня? Да, антураж мешает: помесь нищеты и пышности, и ты скоро перестаешь слушать голос, который обьясняет на месте какого события алтарь какой конфессии стоит. Нусут. Неважно. Важно, что - было.
И вот тогда в тебя проникает страх. Что если ничего не останется от этого города, если наконец ты доедешь туда? Что если останется только эта чужая пышность и эти выстрелы новостей, а Чуда не будет? Перестал же быть чудом московский Минас-Тирит? Разумеется, другие масштабы, да и чудо другое, то которое и чудом-то не глядится, а просто как воздух и хлеб. Но воздух и хлеб одинаковы везде - и кто сказал тебе, что в этом месте ты ощутишь вкус воздуха ярче, чем в любом другом храме? Кто сказал тебе, что будет награда за это многолетнее паломничество?
...Вот так ты и движешься по темно-синей московской зиме. Чудо? да вот оно, чудо: на несколько минут прикоснуться к друг другу и выдать десяток рифмованных строк. Или ощутить как этот зоопарк из двадцати подростков вдруг затихает и слушает, а потом начинает задавать такие вопросы, что ты восхищаешься нетривиальностью работы их голов. Или посмотреть, как кувыркаются в снегу собаки. Или вспомнить о том, что скоро - Новый год: рефлекторное счастье, запрограммированная на клеточном уровне сказка.
...И ты движешься к своему Иерусалиму, и хотя дорога периодически петляет и даже иногда стремится повернуть вспять, ты знаешь, что в конце концов она выведет тебя на Прямой Путь.
23 Ноября 2001
