 |
Азрафэль (Ольга Белоконь) Контрдикт Отзыв на доклад Дмитрия Винoxoдова «Истина, которую не смеет отрицать даже лжец: категория смерти в метафизике Дж. Р.Р. Толкина» (данная работа впервые была опубликована на подписном листе-клубе "Белерианд") |
            |
Прежде всего хочу заметить, что доклад очень интересный и содержательный. На мой взгляд, недостатком доклада является не очень хорошее знакомство автора с христианской метафизикой, а также недостаточно полный разбор категории смерти в творчестве Толкина. Но начну по порядку. |
Теперь по поводу «противопоставления христианской метафизике». На обыденный взгляд (а здесь я выступаю как обыватель с некими начатками философского образования и некоторым понятием о теологии) дело вот в чем: либо некая метафизика А идентична метафизике В, либо нет. Либо метафизика Толкина христианская, либо нет. Понятие «не такая, но не противоречит» мне представляется странным. Если она не такова в отдельных пунктах, тогда именно там она и противоречит. Разумеется, создавая мифологию вымышленного мира, Толкин не раскладывал перед собой труды Отцов Церкви и иных уважаемых людей, потому, разумеется, его метафизика не обязана совпадать точка в точку с мнением, скажем, Фомы Аквината, хотя в жизни Толкин, разумеется, был добрым католиком и труды оных отцов читал и чтил.
Но вот противоречит ли понятие смерти в творчестве Толкина христианской метафизике? Дмитрий Винoxoдов утверждает, что противоречит. Я думаю, что дело обстоит куда сложнее, чем описано в докладе Дмитрия, что и покажу в данном отзыве.
Начнем с метафизики христианства (раз уж сам Дмитрий выбрал ее для сравнения). Сразу скажу, что в этом, как и во всех вопросах метафизики, у христианства как течения существует несколько точек зрения, исходящих их одного базиса. Многие говорят, что христианство противоречиво, это так и есть. Тут дело и в том, что христианство по сути своей парадоксально (это как дзэнский «хлопок одной ладони» - разрешение парадокса, неразрешимого на обычном уровне, приводит к более глубокому уровню осознания, к «просветлению»), и в том, что многие вопросы, даже и касающиеся напрямую спасения, решаются каждым теологом по-своему. И соборы принимают решение, осудить ли данное мнение (как был осужден Ориген или Лютер), как противоречащее догмату, либо принять его как возможное. По словам Августина: «В главном – единство, в спорном – свобода, и во всем – любовь». К тому же существуют мнения, не выносимые на соборы и как бы развивающие и дополняющие мысли догматического характера.
Догмат известен всем и описан в Катехизисе (одинаково как в Православном, так и в Католическом): смерть не была присуща людям изначально, она есть наказание за совершенный первыми людьми грех, она есть следствие изменения природы человека и присуща всему человеческому роду. У Димы здесь все написано верно, я просто кратко повторяю, чтобы читатели не потеряли мою мысль.
Однако христианство не было бы христианством, если бы остановилось на этой простой мысли. На эту обязательную основу накладываются дальнейшие размышления. Святой Ириней Лионский (живший до разделения Церкви, то есть признан как католиками, так и православными» заметил, что смерть – не только наказание, но еще и дар Божий. Все, что дает Господь – ко благу, Господь не творит зла. Значит, смерть не только зло, как мы ее видим, но еще и добро для человека, который, будучи бессмертным и грешным, вообще не смог бы спастись. Ибо «похоть» (этим словом называются все вожделения человека, а не только сексуальные страсти), корень зла в человеке, приносит свои плоды все время, и только смерть не дает человеку погрязнуть в грехах окончательно. Бесконечно долгая жизнь – бесконечное число грехов, из этого видно, что смерть для падшего человека есть и благо. Я не случайно подчеркнула «для падшего», ибо для непадшего, безгрешного человека смерть, разумеется, есть абсолютное зло. Итак, мнение о том, что смерть, как дар Господа, еще и благо, была сформулирована довольно рано, впоследствии эта мысль не была оборвана, к ней возвращаются многие философы и теологи христианства.
Приведу один бытовой пример. Христиане отмечают праздник какого-либо святого в день его смерти не только потому, что часто дату смерти установить проще, чем дату рождения. Смерть часто называется здесь «рождением для неба», смерти святого, таким образом, придается положительная окраска.
Но и по поводу изначального бессмертия человека не все так просто. «Смерть – последствие греха. Хотя природа человека смертна, однако Бог планировал даровать человеку после испытания более совершенный способ бытия – без смерти. Человек, однако, избрал смерть, нарушив заповедь Бога вкушением с древа познания добра и зла» («Катехизис Католической Церкви», краткая версия). По поводу смертности или бессмертия первочеловека, Адама, у Лосского есть интересное замечание. Он пишет, что Адам не был ни смертным, ни бессмертным в обыденном понимании этих слов, в нем были заключены обе эти потенции. Мысль Лосского напрямую соотноситься с мысль Катехизиса (хотя сам Лосский католиком не был). Эта мысль кажется весьма занимательной в контексте рассмотрения состояния человека до падения у Толкина.
По поводу смерти телесной и смерти духовной. Процитирую пару строк из доклада Дмитрия: «Под телесной смертью понимают разлучение тела и души, которая оживляла его. Вследствие этого тело теряет чувства и разрушается». С первым предложением все в порядке, насчет второго можно сказать прямо противоположное: так как тело не может больше служить душе, та отлетает от него. Это тонкости, и я, видимо, занудствую, но в вопросах христианства мелочей не бывает, так что простите за лишний для многих абзац.
Про духовную смерть сказано в целом правильно. Единственно, на что хочу обратить внимание Димы – на две смерти в христианстве. Это очень важно. Первая смерть происходит здесь, на земле, когда человек умирает «обычной», телесной, смертью. Эта смерть обязательна для всех (немногие попали на небо прямо живьем, Илия, например), даже Господь не избежал ее. Вторая смерть – это смерть после Страшного Суда, после конца истории человечества. Смерть эта состоит в вечном пребывании вне Господа, в аду. Эта, вторая смерть, ждет не всех, а дьявола и его слуг, а также разных грешников. Эту, вторую смерть можно воспринимать и как грозное напоминание: возможно, спасутся все люди, однако возможность «умереть второй раз» все же существует.
Вообще, понятие посмертного суда очень важно для осмысления самого факта смерти, без суда смерть – всего лишь прерывание жизненного пути, недаром по представлениям многих древних народов после смерти душу ждет вечное настоящее, в котором человек продолжает заниматься теми же делами, что и при жизни.
Таким образом, метафизическая картина смерти в христианстве выглядит достаточно сложной. Это и наказание, и дар, и печаль, и радость, и смерть телесная, и смерть духовная, наконец, есть просто смерть, а есть «вторая, окончательная» смерть.
Теперь перейдем к рассмотрению метафизики смерти в творчестве Толкина. Сложная картина «Утраченных сказаний», вобравшая в себя и черты северной мифологии, и представление о посмертном суде (в аутентичной северной мифологии отсутствующей), более нигде не возникает. Потому оставлю исследование мотивов «Утраченных» и их связь с позднейшей мифологией Толкина специалистом, а сама сразу перейду к дальнейшим концепциям.
Рассмотрим сначала смерть для народа эльфов – вымышленного народа. «Мнимая» смерть эльфов (она «мнимая» по сравнению со смертью людей) описывается как неестественное разлучение хроа (тела) и фэа (души), устранимое при известных условиях в Кругах Мира. Кроме того, для эльфов существует и «вторая смерть». Так как эльфы связаны с Ардой, то, когда Арда прекратит свое существование, должны исчезнуть и эльфы, и хроа, и фэа. Здесь в творчестве Толкина виден отголосок христианских мыслей по поводу сидов Ирландии, эльфов и других волшебных существ: считалось, что Волшебная страна исчезнет, развеется, как сон, после конца мира. Потому смертным не рекомендовалось поселяться в этой стране, ведь они бы «развеялись», исчезли бы навсегда вместе с ней, лишив себя вечной жизни. Разумеется, такой финал эльфов не устраивал. Не устраивали и «промежуточные» финалы: существование бездомных фэа после гибели Арды и всех хроа; существование эльфов «в воспоминаниях». «И потому последним прибежищем эльфов была, как они говорили, «чистая эстэль»: вера в Эру, вера в то, что Он намерен дать после Конца каждой фэа, будет вполне удовлетворительным (по меньшей мере)». («Атрабэт»: Комментарий).
Эта «Тень впереди», а не частная, «мнимая» смерть, и определяла мышление и мировосприятие у эльфов («Атрабэт»: Комментарий). Более всего восприятие «второй» смерти эльфов похоже на восприятие смерти неким неиспорченным народом Земли, не знающим Откровения. У них нет понятия суда, поскольку они не грешны по природе; они не знают, что будет после смерти, потому что не было Откровения; они не мыслят себе существования в виде «голых» духов. Вполне благочестивая с христианской точки зрения концепция. Относительно нее можно сказать, что она вполне если и не «христианская», то в христианском духе. Те элементы картины, что не могут быть поняты без Откровения (о существовании после Конца Мира) не достраиваются выдумками, а просто отсутствуют; а эльфийская «чистая эстэль» - прямой аналог христианской веры в Творца, доверие к Нему.
Теперь рассмотрим концепции смерти у людей. Сначала возникает концепция смерти как «дара» Бога людям (варианты «Айнулиндалэ», «Сильмариллион»). Толкин писал, что предания «Сильмариллиона» «эльфоцентричны», значит, это взгляд эльфов на человеческую смерть. Вспомним, что, по легендам, эльфы встретили людей уже смертными и не знали людских сокровенных преданий – это «объяснение внутри вторичного мира» подобной точки зрения на смерть. «Снаружи», с точки зрения автора, похоже, что Толкин изначально сделал людей Арды смертными. Позже появляется вторая концепция смерти как наказания за некое ужасное преступление, совершенное в древности людьми, связанное с их Падением («Атрабэт»).
Эти две концепции дара и наказания так и продолжали существовать у Толкина вместе, как две стороны одной медали. Можно сказать, что писатель так не остановился ни на одной из них, а можно сказать, что, будучи глубоко религиозным человеком, Толкин понимал, что любое наказание Творца есть еще и дар, так же как и любой дар может обернуться наказанием (вспомнить Иону, который вовсе не считал свой пророческий дар таким уж благословением).
Дмитрий совершенно верно пишет, что смерть для людей – это не только разлучение хроа и фэа, а также выход фэа за Круги Мира. Вместе с тем существует версия, что люди собираются в чертогах Мандоса, но отдельно от эльфов («Сильмариллион»). Позже Толкин в «Перевоплощении эльфов», которое Кристофер датирует где-то между 1955 и 1959 годом, писал: «…души умерших смертных Эру также «давным-давно» поручил Мандосу». Так или иначе, но люди, даже и после пребывания в Мандосе (нигде, кстати, не говориться о сроках этого пребывания) «должны покинуть Время» и Круги Мира. Что с ними бывает за пределами Мира, неизвестно, предания на этот счет молчат. Весьма интересная лакуна.
Но это – смерть падших людей. Грехопадение также является одной из существенных тем творчества Толкина: «Так или иначе, перед нами всегда три проблемы – Грехопадение, Смерть и Машина». Смутные намеки на падение есть в «Сильмариллионе»: «Тьма лежит за нами, - молвил Бэор». Да и эльфы прозревали «тень» в сердцах всех людей, даже самых преданных эльфам союзников. Таким образом, можно сказать, что концепция Падения людей изначально присутствовала в мифологии Арды.
Связано ли Падение со смертностью людей? Поначалу ответа на этот вопрос нет, кажется, что поначалу смертность как таковая с Падением не связывалась. Падение влияло на отношение к смерти, на страх смерти, но не на саму ее сущность. Однако в «Атрабэт» появляется новая концепция смертности людей. Андрэт говорит Финроду, что «люди рождены для вечной жизни, для жизни без конца». Сразу же возникает мысль о наказании: «И потому я спрашиваю, Андрэт: что сделали вы, люди, в те далекие годы, покрытые мраком? Чем прогневили вы Эру?» Путем рассуждений о природе людей Финрод и Андрэт приходят к выводу о том, что изначально люди должны были уходить из Кругов Мира целостными, и фэа, и хроа. «…тогда фэа, что лишь странница здесь, в Арде, связана нерасторжимым браком с хроа из Арды, и разлука для них мучительна, но при этом оба должны следовать своему естеству, не подавляя друг друга. А это значит, что фэа, уходя отсюда, должна забрать с собой хроа. А ведь это означает, не больше не меньше, что фэа сможет вознести хроа, своего вечного супруга и спутника, к вечной жизни за пределами Эа, за пределами Времени!» На людей была возложена миссия исцеления Арды, отравленной морготовым искажением. «Так вот зачем пришли люди – не последыши, а наследники, завершающее начатое, - выправить Искажение Арды, предвиденное прежде, нежели были они замыслены, и более того – явить величие Эру, возвысить Песнь и превзойти Видение Мира!»
После того, как люди признали Моргота своим Властелином и Богом, в их природе произошла коренная перемена. Люди стали смертны. «Говорят, что Несчастье случилось на заре истории нашего народа, когда еще никто не умирал» (выделено мною – О.Б.). «И мы начали умирать в ужасе и в муках, страшась уйти во Тьму. Тогда мы воззвали к своему Повелителю, моля спасти нас от смерти, но он не ответил» («Рассказ Аданэль»). В других вариантах Падения, более кратких, Единый говорит: «Если Тьма – ваш бог, мало света обретете вы здесь, но скоро оставите его и придете ко Мне, дабы познать, кто лжет: Мэлькор или Я, сотворивший его». Разумеется, подобную перемену не совершил сам Моргот, это сделал Единый. «Точнее, Финрод хотел сказать, что Мэлькор не «изменил» людей, а «соблазнил» их (сманил к себе на службу) в самом начале их истории, и тогда Эру изменил их «судьбу»».
Итак, получается, что смерть как разделение фэа и хроа неестественна не только для эльфов, но и для людей. Можно ли назвать вознесение непадшего человека «смертью», трудно сказать. Я сформулирую это так: выход за Круги Мира – естественно для человека, разлучение хроа и фэа – неестественно. Для Андрэт смерть была прежде всего разлучением хроа и фэа, потому она называла состояние непадшего человека «бессмертием». Да и Финрод думал так же: «Ибо что такое ужасная для вас смерть, если не разлука хроа с фэа? И что такое утраченное вами бессмертие, если не неразрывность этого союза?» С точки зрения философии, возможно, подобное состояние нельзя назвать ни смертным, ни бессмертным, как Адама у Лосского.
Почему же греховно и неправильно стремиться к вечной жизни? Во-первых, потому, что это невозможно «в Кругах Мира». Смерть стала судьбой людей, и, дар это или наказание, а может, и то, и другое, закон смерти изменить не могут даже Валар. Во-вторых, стремление к «телесному» бессмертию часто есть стремление к благам этого мира, истинное же бессмертие непадшего человека ведет за пределы Мира. Толкин писал, что восстание против Смерти влечет за собой жажду Власти (письмо к М.Уолдмену). Так что жажда бессмертия в конечном итоге оборачивается восстанием против Творца, и Толкин упорно настаивает на смертности людей, на невозможности вновь вернуть себе свою изначальную природу, по крайней мере, в мифе Арды.
Осталось рассмотреть смерть духовную и посмертный суд. Смерть духовная, хоть и нигде не названа такими словами (Толкин вообще избегает прямых ссылок на христианство, в его мифе нет слов «грех», «богоугодное» и прочих «христианизмов»), по описанию у Толкина все же присутствует. Самый яркий пример – назгуулы. Они вполне материальны, и, хотя под короной Короля-Чародея «пустота», смех оттуда звучит вполне настоящий. Назгуулы не могут проходить через стены, летать и вообще перемещаются в пространстве как обычные люди, они пользуются оружием, доспехами и одеждой. В общем, можно сказать, что тело у назгуулов есть, хоть и несколько измененное. Но вот что насчет души? Мудрые во «Властелине Колец» (Гэндальф, Арагорн) говорят, что у назгуулов нет собственной воли, что они как перчатка на руке Саурона, слушающаяся приказов руки. Здесь мы видим полнейшее поглощение Сауроном чужой воли, полную марионеточность существования. Но ведь это и есть признаки духовной смерти! Значит, назгуулы и есть духовные мертвецы, на их примере мы видим духовную смерть в Арде.
Кроме того, существуют и иные примеры духовной смерти. «Измельчание» падших духов, от Моргота и Саурона до тех, кто вселялся в тела орков, очень хорошо подходит для описания процесса духовной смерти. Сами орки (хотя есть разные мнения на этот счет у наших толкинистов), на мой взгляд, тоже духовно мертвы.
Что касается посмертного суда, то у Толкина об этом ни слова. В этом месте зияет лакуна, достоверные сведения обрываются на моменте ухода человеческой фэа из Времени, дальше – неизвестность, которая заполняется только эстэль. Зато понятие посмертного суда и исправления наличествует у эльфов, умирающих «мнимой» смертью и попадающих в Мандос. Более того, без суда Мандоса ни один эльф не может возродиться к жизни, и вынужден пребывать «бездомным фэа» – состояние, мучительное и отвратительное для эльфа.
Рассмотрев и сравнив концепции смерти в христианстве и в мифе Толкина, обратимся к выводам, которые сделал Дмитрий, и сделаем свои. Но прежде я хочу обратить внимание на одну вещь. Я могу сделать так же, как сделал Дима - выделить из двух множеств похожие части и продемонстрировать полную идентичность понятий смерти у Толкина и в христианстве (Дима сделал наоборот – выделил наиболее непохожие части и сделал вывод о разности этих понятий). Но это также будет не совсем верным. Мне кажется, что нужно рассмотреть оба множества как они есть и понять, чем они отличаются и почему. Для начала выводы Димы.
«Итак, рассмотрев смерть в двух системах – в христианской метафизике и в метафизике Толкина, мы видим, что эта категория, являясь одной из центральных в обеих из них, имеет, тем не менее, совершенно различные толкования:
- в первой смерть телесная представляет собой разлучение души и тела, во второй смерть – это уход фэа за пределы Кругов Мира;
- в первой все умершие (до 34 г. по Р.Х.) после смерти отправлялись в ад (за исключением преодолевших смерть и вознесенных на небо в телесной форме Еноха и Илии), во второй – умершие люди направлялись к Эру за пределами Эа;
- в первой смерть не изначально присуща людям, во второй – изначально присуща людям и только людям;
- в первой смерть возникла в результате грехопадения человека, во второй – задумана Эру еще до пробуждения людей и никоим образом не связана с их Падением;
- в первой смерть является наказанием за неповиновение Богу, во второй – даром Илуватара, особой привилегией людей;
- в первой смерть – временное свойство падшего и тем ущербного человеческого рода, и в отдаленной перспективе должна быть преодолена в результате воскресения, во второй – не имеет обозначенной перспективы изменения, а людям суждено вступить во Второй Хор Айнур за пределами Эа».
Приведу теперь те же посылки, но со своими соображениями насчет мира Арды, по основаниям, изложенным выше в данном отзыве:
- как и в христианстве, смерть у Толкина может быть телесной и духовной;
- в обоих системах смерть прежде всего – разлучение души и тела, а «небеса» христианина – не некое место в мире, но некое состояние, с миром не связанное, то есть душа человека, по христианским представлениям, тоже «выходит за границы Времени»;
- ад (или чистилище) христианства у Толкина заменяет Мандос, срок выхода из которого не определен (люди там могут находиться вплоть до Воскресения Христова);
- смерть как разлучение души и тела присуща падшим людям в обоих системах;
- смерть связана с Падением людей, до Падения люди были так или иначе бессмертны;
- смерть связана с наказанием, так же как и с даром, ибо «все, что от Господа – дар»;
- разделение души и тела неестественно и должно быть преодолено, христианство знает, как именно, обитателям Арды остается «чистая эстэль»; Второй Хор – аналог Небесного Иерусалима, то есть состояния, при котором люди, освобожденные от грехов, будут со-творить Творцу.
Как видно, аргументы обоих сторон чего-то недоговаривают, берут из двух множеств только нужные им части, в первом случае – не похожие, одинаковые – во втором. Правда же состоит в том, что метафизика Толкина развивалась, и без учета этапов ее развития невозможно сделать однозначный вывод – в одном месте сказано одно, в другом другое. Чтобы понять, как именно развивалась мысль писателя, рассмотрим его концепцию возрождения эльфов. Это тем более важно, что эта концепция изменилась именно в то время, когда писалась «Атрабэт» и комментарий к ней.
Изначально было положено, что эльфы навсегда остаются в Кругах Мира, до конца мира по крайней мере. С самого же начала было понятно, что эльфы, утратившие хроа, не могут «восстановиться» самостоятельно. Они бродят бездомными фэа, пока не придут в Мандос. Мандос же решает, когда фэа могут обрести хроа. В «Законах и обычаях» сказано, что эльфы могут обрести хроа двумя путями: либо восстановить его с помощью воспоминаний фэа, либо родиться заново. В последнем случае эльф, подрастая, все больше становиться похожим на свое прежнее воплощение внешне, а также в нем пробуждается его прежняя память.
Однако хроа – не просто Дом для фэа, этот тот Дом, что предназначен для одного конкретного Жильца.
«А мы считаем, что согласие хроа и фэа присуще истинной, неискаженной природе всех Воплощенных, Мирроанви, как зовем мы детей Эру» («Атрабэт»).
Целостный эльда – это союз фэа и хроа, причем совершенно конкретных. В эссэ «Перевоплощение эльфов», написанном после «Законов и обычаев», где-то в период работы над комментарием к «Атрабэт», Толкин бегло обсуждает различные трудности, связанные с новым рождением эльфов: «самое убедительное возражение состоит в том, что эта идея противоречит фундаментальному представлению, что фэа и хроа неразрывно связаны друг с другом: поскольку хроа имеют физическую природу, новое тело, происходящее от других родителей, должно быть другим», и это должно причинять боль возрожденной фэа. Как пишет Кристофер, Толкин оставляет, причем навсегда, концепцию возвращения эльфов к жизни путем нового рождения. Единственный выход – это восстановление прежнего хроа по воспоминаниям фэа.
Более того, как сказано в том же «Перевоплощении эльфов»: «Воскресшее тело (по крайней мере, у эльфов), было в определенном смысле бестелесным. Но если оно могло при желании преодолевать материальные преграды, оно могло также и создавать их. Воскресшее тело можно потрогать. Его положение в пространстве зависит от желания хозяина». Это воскресшее эльфийское тело по характеристикам очень похоже на описание тела воскресшего Христа: его также можно было потрогать, Он даже ел и пил, и, тем не менее, свободно проходил через запертые двери и оказывался в разных местах, довольно далеких друг от друга. Не думаю, что Толкин сознательно это сделал, к идее об особый свойствах воскрешенного тела его привел христианский образ мышления. А человека именно в таком, целостном понимании души и тела описывал, например, Фома Аквинат. Заметим, что для Толкина целостность – аксиома мира, как для эльфов, так и для людей, для всех «Детей Единого».
Итак, можно видеть, как концепция возрождения эльфов в своем развитии становилась все более логичной и все более напоминала христианские изыскания в области воскресения людей.
Теперь рассмотрим логическое развитие мысли в «Атрабэт». По большей части это сделал сам Толкин в «Комментарии» к ней, но здесь нам тоже есть что сказать. Обращает на себя внимание первая фраза «Комментария»: «Эти рассуждения вряд ли кажутся интересными современным людям (или людям, считающим себя таковыми), но могут представлять некоторый интерес для людей, которые придерживаются тех же верований или предположений, что эльфийский король Финрод». Разумеется, эти верования общие и для Арды, и для Земли, то есть основа рассуждений «Атрабэт» та же, что и в известном писателю мире. Более того, она прямо-таки христианская.
Финрод исходит из того, что существует Творец, Единый, который задумал Мир и воплощает его по сию пору, но Сам Миром не является. Существуют Воплощенные, которые представляют собой союз хроа и фэа. Хроа и фэа – оба от Единого, но в разной степени, они задуманы друг для друга, для жизни в вечном согласии. Фэа уничтожить нельзя, хроа – можно. Разделение хроа и фэа неестественно и противоречит изначальному замыслу, и исходит из «Искажения Арды», виной которому Мэлькор. Следовательно, «бездомная» эльфийская фэа имеет возможность вернуться к жизни во плоти. Это и в самом деле так, возрождение эльфов происходит через Мандос.
Фэа же людей по своей природе очень напоминают эльфийские фэа, но они другие. Люди – гости этого мира, и эльфы верили, что рано или поздно феа людей, расставшись с телом, покидают Время и не возвращаются. Эльфы знали, что все люди умирают и считали это естественным для людей. Однако Финрод узнает, что у людей существует предание, будто бы когда-то давно они были бессмертны. С одной стороны, это похоже на правду: разлучение фэа и хроа неестественно и мучительно. Так как для одного хроа существует только одно фэа, мысль о реинкарнации не возникает. Так как мысль о том, что тело – лишь оковы, порождает презрение к телу, то она от Моргота. Значит, смерть людей в ее нынешнем виде – искажение. Но в то же время люди изначально не могут быть такими же, как эльфы, иначе не было бы смысла в их сотворении. Человеческая фэа – гость этого мира. Из этого Финрод делает вывод (может быть, и чисто интуитивный), что изначально человеческая фэа должна была забирать с собой хроа в вечную жизнь вне Времени. Так как хроа сделана из вещества Арды, тем самым дух облагораживал бы материю и избавлял ее от Искажения, и таким образом вся Арда могла бы исцелиться.
Однако в действительности люди пали, и смерть их стала насильственным разлучением хроа с фэа. Как же теперь исцелится Арда? В дальнейших рассуждениях Финроду помогает эстэль. Это настолько важное понятие и оно настолько совпадает с тем, что христиане называют «верой», что я позволю себе процитировать кусочек «Атрабэт»: «Есть две надежды, - ответил Финрод. – То, что зовут «надеждой» люди, мы называем «амдир», «взгляд вперед» (букв. «взгляд вверх»). Но есть еще другая надежда, ее основания – глубже. «Эстэль», «вера», зовем мы ее. Никакие события в Мире не могут поколебать ее, ибо она зиждется не на опыте, но на нашем естестве и изначальном бытии. Ибо если мы воистину Эрухини, Дети Единого, Он не позволит лишить Себя своего достояния – не позволит ни Врагу, ни даже нам самим. Вот первооснова эстэль, и мы не теряем ее даже в предвидении Конца: что все Его замыслы неизменно ведут к радости Его Детей». Без эльфийских слов «амдир» и «эстэль» эту фразу может произнести каждый искренний христианин. Финрод твердо уверен в своем «сыновстве», так же, как христианин – в таком же «сыновстве» у Бога.
Мэлькор же был могущественнейшим из Валар, и исправить Искажение, внесенное им в Арду, силами тех, кто находится внутри Арды, после Падения людей невозможно. «Так что если есть какое-то исцеление, новый свет, что рассеет тьму, лекарство, что залечит раны прежде, чем все кончиться – оно, думается мне, должно прийти извне». Андрэт рассказывает Финроду о «людях Древней Надежды» и о том, во что они верят: «Говорят, - ответила Андрэт, - говорят, будто Единый Сам вступит в Арду и исцелит людей и все Искажение, с начала до конца». Но как может певец войти в песню или художник в картину, как Творец Мира может войти, присутствовать лично в Мире? На этом месте Финрод начинает догадываться о сложной природе Единого, который, войдя в Мир, все же одновременно остался бы и вне Мира. И все же Он остается «Единым». Некоторые намеки на сложную сущность Эру есть, кстати, и в «Айнулиндалэ», где упоминается «Негасимый Пламень», означавший, видимо, «Творческую Деятельность Эру (в некотором смысле отдельную от Него или независимую внутри Него)» («Атрабэт», примечание к «Комментарию»). Далее, как пишет Толкин, Финрод мог бы продолжить логическую цепочку и прийти к мысли о том, что Единый должен явиться в Арду в образе человека, но в самой «Атрабэт» этого нет.
Итак, следуя логике, основанной на аксиомах Арды, Финрод, а вместе с ним и читатели, приходят к идее Воплощения Бога в Мире ради его спасения. Да еще Бога в человеческом облике! Идея чисто христианская. «Атрабэт» как будто бы перебрасывает мост между Ардой и нашим миром.
Подводя итоги, можно сказать, что концепция человеческой смерти у Толкина со временем менялась. Как весь мифологический цикл, она становилась все более логичной – и все более христианской. Толкин с большой осторожностью относился к перенесению идей «Первичного Мира» во «Вторичный», даже в «Атрабэт» он усматривал некую «пародию на христианство». Возможно, он предпочел бы, что все мысли, высказанные в «Атрабэт», читатель додумал бы сам. Толкин вообще считал, что миф должен пользоваться своими собственными средствами выражения, и потому не любил артуровский цикл за его откровенную христианскую проповедь. Проповедь Толкина основана на других принципах. Тем не менее, его, хоть порой и противоречивые, легенды обладают если не метафизикой в полном смысле этого слова, то хотя бы контурами ее. Очертим эти метафизические контуры для смерти, и сравним концепцию Толкина с христианскими представлениями.
Первое, что бросается в глаза – постоянное представление смерти как «дара». Здесь нет противоречия с христианской традицией, трактующей смерть двояко – как наказание и как дар. Концепция смерти как наказания есть и у Толкина, он просто акцентирует больше внимания на «даре», в то время как большая часть христиан – на «наказании». Второе – изначальная смертность людей. Здесь сам Толкин колеблется: наряду с изначальной смертностью присутствует более поздняя идея изначального человеческого бессмертия («Атрабэт»), вернее, поздняя идея как бы включает в себя первую. Идея об изначальной смертности человека относиться в первую очередь к человеку падшему. Одновременно с идеей изначального бессмертия возникает идея смерти как наказания, смерть здесь напрямую связана с Падением людей – как и в христианстве.
Человек до Падения характеризуется как неподверженный смерти (сохраняет единство тела и души), однако все равно уходящий за пределы Мира и Времени. Этого «вознесения» нет в христианстве в таком виде. Однако можно сказать, чем оно вызвано: идеей изначального искажения мира. Адам в Эдемском саду живет в идеальном, неискаженном мире, мир приобретает черты искажения, тления только после грехопадения первых людей. Люди Толкина просыпаются уже в искаженном мире, как ответ на это искажение и происходит «вознесение». В христианстве «вознесение» отражено в догмате об успении Девы Марии (сей догмат Толкин несколько раз упоминает в «Комментарии» к «Атрабэт» и в примечаниях к нему же). «Поскольку наш Спаситель – Сын Марии, Он, столь совершенно подчинившийся Божественной воле, не мог не воздать чести не только Вечному Отцу, но и Своей Возлюбленной Матери. И поскольку Он мог оказать Ей эту великую честь, сохранив Ее от тления и смерти, следует верить, что Он это сделал». «Так и Царственная Матерь Божия, таинственным образом соединенная с Иисусом Христом «в одном и том же Замысле» предопределения, Непорочная в воем Зачатии, Пречистая Дева в Своем Богоматеринстве, великодушная спутница Божественного Искупителя, Который одержал полное торжество над грехом и его последствиями, наконец достигла как высшего увенчания Своих привилегий сохранения от могильного тления и была взята с душою и телом в Небесную Славу» (отрывок из Апостольской конституции «Munificentissimus Deus» Папы Пия XII). Таким образом, успение Марии было перенесено в мифологии Толкина на весь непадший человеческий род со вполне определенной мифологической задачей.
Что происходит с людьми после смерти, предания умалчивают. Здесь Толкин не выдвигает вообще никакой концепции, а оставляет лакуну. Возможно, представления о посмертном суде казались ему слишком откровенно-христианскими, так или иначе, но он предпочел умолчать. Он говорит лишь одно: души людей покидают Время и больше не возвращаются (отметая тем самым все реинкарнации и кармы). То же говорит и христианство, с прибавлением о суде, конечно.
Освобождение человека от смерти в мире Толкина – «чистая эстэль», люди не знают, как это будет. И не могут узнать до Христа, прибавлю я от себя. Кстати, если продолжать линию рассуждений, намеченную в «Атрабэт», можно прийти к мысли о телесном воскресении людей. В самом деле – если фэа и хроа задуманы друг для друга и их разлучение причиняет боль, то Единый, желая блага Своим Детям, исправит это самым естественным образом – вновь воссоздаст хроа и воссоединит его с фэа. Но это рассуждения, на деле же писатель и в этом месте оставил лакуну.
В целом можно сказать, что метафизика смерти очень близка к христианской. Она, с точки зрения христианства, неполна: есть несколько лакун, то есть мест, где Толкин не развивает свой миф, а обходится умолчанием. Единственное место, которое не подтверждается христианскими догматами, это судьба непадших людей. Их «вознесение» обусловлено и логично вытекает из другого постулата мифа, аксиомы, которую Толкин сам отмечал как «единственную разницу»: из изначального Искажения Мира. Концепция смерти падших людей ничем не отличается от христианской концепции смерти.
Говоря в целом о метафизике мира Толкина, нужно быть очень осторожным. Если можно сказать, что у Толкина есть метафизическая система, отличная от любой системы «Первичного Мира», то система это весьма неполная, часто противоречивая, к тому же изменяющаяся со временем. Однако, взяв за основу аксиомы христианства, Толкин вольно или невольно, стараясь сделать свою систему более логичной, изменял свою систему на христианскую, как это можно видеть на примере перевоплощения эльфов и концепции смерти людей по «Атрабэт». Так что я бы сказала, что нужно тщательно рассматривать каждый элемент метафизики Арды, чтобы понять, какими гранями он христианскими, а какими нет и почему, а не валить все в кучу, говоря, что «метафизика Толкина христианская» или «не христианская».
