 |
Перевод с английского - Кеменкири |
            |
Osanwe Feo vanwa
Безумец. |
Фингон! Я вижу тебя, стоящего здесь, с теми, кто шепчет, с теми, кто смотрит. Почему ты не убил, когда ты мог сделать это, когда я просил тебя? Я думал, ты любил меня, я думал, что мы были близки как братья – почему ты не мог освободить меня от той ужасной боли? Нет, это не Фингон смотрит сейчас на меня, это Маглор, Маглор с обвиняющим взглядом, Маглор менестрель, Маглор певец, Маглор, чьи руки запятнаны кровью, держащий меч в Дориате, рыдающий в гаванях Сириона… если бы я умер тогда, я бы не принудил тебя убивать снова – у Сириона, кровь, текущая в воды Сириона, если бы я умер, если бы…
Я пытаюсь укрыться, но мои воспоминания следуют за мной, они не оставляют меня одного, они повсюду, куда я пытаюсь бежать, в моем разуме, они настигают меня сквозь мои слезы – слезы, которые я не могу пролить, ибо для того, чтобы плакать, нужно обладать хроа, у меня же его нет. А те, что вокруг – они всматриваются обвиняюще – глазами, которых у них нет, их шепот присоединяется к мыслям, атакует меня, мучает меня, волна отчаяния и гнева обрушивается на меня… почему она так ранит меня, я пытаюсь вскрикнуть, но у меня нет голоса – у нас нет голосов здесь.
Ни голосов, ни глаз, ни губ, чтобы говорить, ни ушей, чтобы слушать, только мысли, обнаженные мысли посреди наших обнаженных феа, и они разбегаются от меня, прочь от спутанных, несвязных мыслей, рассыпанных в темноте. Безумцем зовут они меня, безумцем и fey, и они правы, но кто пожелает быть в ясном рассудке, когда такие мысли носятся в его голове? Мысли проносятся сквозь меня, но я не удерживаю их, не направляю их, они свободно несутся так, как им угодно, безумно, - они говорят, что мой разум безумен, и они правы, хотя я не могу сказать им об этом.
Кто смотрит на меня сейчас? Фингон ли это, мой друг, мой двоюродный брат, брат мой в сердце моем, что пришел спасти меня с Тангородрима? Тот, кто мог бы убить меня, был готов убить меня, когда орел появился, чтобы остановить его? Фингону он представлялся знаком того, что валар еще не забыли нас, еще имеют жалость к нам, - но я-то понял, что он был послан не спасением, но проклятием мне, осудить меня на еще большую боль, еще большую скорбь. Нет, это не Фингон, это Куруфин, - Куруфин, сын моего отца, что всегда улыбался, всегда смеялся, смеялся в Валиноре перед двумя Древами, двумя мертвыми Древами, смеялся на руинах Альквалондэ, смеялся посреди мертвых орков, смеялся в Дориате – смех, застывший на его мертвом лице… Я никогда не понимал, почему, но сейчас он не смеется, у него нет рта, чтобы смеяться… или это не Куруфин смотрит на меня? Я не знаю, не знаю, кто рассматривает меня, - или, может быть, никто, совсем никто, только демоны в моих собственных мыслях.
Отец! Крик почти вырывается из моего помраченного разума, когда я вижу феа совсем близко от меня сквозь огни безумия – нет, не огни, огонь причиняет боль, он сжигает, огонь сжигает так, как невозможно вообразить, как сильмариль, лежащий на моей ладони, невыразимая мука, текущая через меня… Это отец смотрит на меня, смотрит на мой разум, корчащийся в мучении, смотрит на мою феа, обнаженную, открытую всем, кто желал бы посмотреть на нее, но они не желают смотреть, они бегут прочь, не перешептываясь, потому что здесь нет звуков, ни звуков, ни зримых образов – только воспоминания.
Он еще смотрит, его глаза – конечно же, не глаза, здесь у него нет глаз, - прожигают меня взглядом. Ты никогда не смотрел на меня раньше, не вглядывался так, только бросал быстрые взгляды – на мальчишку, который так старался, чтобы ты гордился им, - но ты не делал этого никогда, я всегда был недостаточно хорош, что бы я ни делал, как бы ни старался… мне никогда не доставалось более, чем краткий взгляд, как если бы я был недостоин внимания – ребенок, что наблюдал, как ты ковал, следовал за тобой по нашему дому, которого ты учил тому, что знал, но этого было недостаточно, никогда недостаточно… а затем было слишком поздно, и ты ушел, пожранный огнем (нет, не огонь, огонь причиняет боль, боль худшую, чем можно представить, точно не огонь) твоего собственного духа – или, по крайней мере, так говорят. Я видел тебя в пламени – причиняло ли оно тебе боль, также как мне? Нет, конечно нет, ты был слишком горд, чтобы ощущать ущерб, чувствовать боль, слишком горд, чтобы видеть, что ты совершил, хотя я понял это только позже.
И ты ушел, только твоя память осталась, преследуя нас, подгоняя нас, память о Клятве, которой поклялся ты из любви – любви, что никогда не доставалась нам, любви, что ты удержал от нас, отдав камням, этим камням, этим проклятым камням, что светят ярче, чем звезды Варды. Даже после Сириона, после всего, их свет был блестящим и белым… я думал, он будет красен, красен от крови невинных, крови невинных, что мы пролили – ради тебя, ради твоей любви… Но кровь не запятнала сильмарилли, не пристала к ним так, как к нам, ко мне, к моим рукам, моему лицу, моей коже, и как ни оттирай ее, он не исчезнет.
Они обжигают, ты знаешь, твои сильмарилли, они причиняют боль, может быть, худшую, чем Тангородрим – нет, ничего не может быть хуже той, на Тангородриме. Они обжигают потому, что они священны, слишком священны для нас, чтобы мы могли дотронуться, но как может то, за что пролито столько крови, быть священным? Они сжигали меня, они отвергали меня, творения моего отца, любимые им превыше всего. Ты отвергал меня через них, после всего, что я сделал, чтобы угодить тебе, чтобы добыть обратно камни, которые ты любил, хотя я ненавидел их… Но этого было недостаточно, всегда недостаточно, ты никогда не любил меня так, как любил тебя я – и никогда не полюбишь.
Ты плачешь? Но ты не можешь плакать, здесь нет слез, совсем нет слез, никаких слез, чтобы выплеснуть свою боль, и нужно держать ее всю в себе, свиваясь вокруг нее, пока тебе не захочется кричать, кричать до конца Арды – хотя ты не можешь.
Но ты все-таки плачешь – как-то, слезами-которые-не-есть-слезы, - отец, пожалуйста, не плачь, я люблю тебя, хоть ты не любишь меня, я никогда не прощал тебя потому, что никогда не обвинял, хотя, может быть, я и сделал это, я не помню, не хочу помнить, но только не плачь, пожалуйста, не плачь…
Не уходи! Пожалуйста, отец, не покидай меня здесь, я хотел быть один, я просил их оставить меня одного, но они не желали, не желали позволить мне быть, - пожалуйста, отец, пусть они исчезнут, заставь их исчезнуть, как исчезали ночные кошмары, когда я был ребенком, я знаю, ты был недоволен тогда, что я трачу твое время, что я трачу твое время сейчас, но они не исчезнут, они не оставят меня, и это так больно, отец… пожалуйста. Мне жаль, что я разочаровывал тебя, мне жаль, что я огорчал тебя, всегда огорчал, я никогда не был хорош настолько, насколько ты ожидал, хорош настолько, насколько тебе хотелось бы, но я буду стараться, только не оставляй меня одного!
Теперь ты ушел или, может быть, нет, или, может быть, тебя и не было здесь, я больше не знаю, не знаю совсем ничего. Я вновь пытаюсь скрыться, скрыться от воспоминаний, от боли, скрыться от мыслей, что текут сквозь меня, которые я не пытаюсь удержать, я не хочу удерживать их, потому что тогда они задержатся, а я хочу, чтобы они ушли, чтобы все они ушли, и остался только я один, один во тьме, и мне не нужно будет больше думать, никогда больше не нужно будет думать.
