 |
Кеменкири "Mornello" (Из Тьмы) |
            |
Знаешь, здесь все так неопределенно… Даже трудно сказать «здесь» - где? Лучше, наверное, было бы – «когда», но не временем (оно тоже течет где-то в стороне от нас), а условием - когда остается только фэа. Память… говорили, что она остается и спасает – а иногда, напротив, причиняет мучения. Если б со мной была именно память, да, та самая безмерно яркая и ничего не забывающая память эльда – мне было бы легче. Больнее, но легче. |
Да, в этом было едва ли не более страшное – я терял уверенность в том, что совершили другие. Точнее, снова казалось, что стоит лишь подумать – и можно попасть в какую-то другую вероятность, а пока не выбрал – ты просто ощущаешь неопределенность и видишь, как меняются (словно переливаясь перед глазами, хотя здесь нет телесного зрения) поступки и их причины, меняются имена тех, кто совершал их, а сами они могут и вовсе исчезнуть, или – на месте, которое казалось пустым, появится кто-то, тебе вроде бы ранее неизвестный… Казалось, рано или поздно пустота сожрет и мое имя, а потом – предложит назваться любым другим – Мелькором, Манвэ, диким Аваро из лесов за Кувиэнен, всеми сразу… И тогда я действительно исчезну, мало того – исчезнет, сам в себе запутавшись, мир, - целый мир, огромный и прекрасный – или предстанет с тех пор таким искажением, что трудно и вообразить.
Собственная история, какими бы вероятностями не переливалась она (будь у меня здесь глаза, они бы уже давно болели от этих безостановочных мутноватых переливов) передо мной, меня, пожалуй, волновала до невозможности мало – я не хотел для себя меньшей вины, а до большей даже этой безумной вероятности было трудно додуматься, и представлявшиеся варианты (даже братья, гибнущие от моей руки – из-за Камня, все же добытого нами) не казались мне худшими – они просто были отвратительны чуть по-другому, чем то, что произошло. Менять – никакого смысла. Даже обстоятельства собственной гибели – теперь, когда она уже совершилась, я не вижу никакой разницы в том, что увидишь в последние мгновения жизни – пламя, темные своды леса или пол шатра Эонве?
….Нет, мне было жаль – мира. Да, даже теперь, когда я оказался в полной его противоположности, и вряд ли имел бы возможность вернуться. Я слишком любил его – и слишком мало сделал, чтобы он стал лучше, для того, чтобы сейчас разрушить метаниями своей безумной и изорванной фэа то, что сделали многие другие. То, чем они были.
Не думал ли я, что это только морок, бред, не имеющий никакого отношения к реальности? Нет, не думал. Есть вещи, которые знаешь безусловно – правда и ложь, любовь или ее отсутствие, должное и недолжное. Я знал, что происходящее каким-то образом связано с судьбой мира. О чем я, пожалуй, не задумывался – мне ли одному или (скольким?) многим довелось оказаться в этом сплетении вероятностей.
…И было во всем мельтешении то, что пугало меня более всего. С какой-то опасной частотой крутились вокруг меня вероятности о тех, кто был мне близок.
И одна из них… Наверное, будет сложно объяснить, почему именно она оказалась страшнее прочих. Потому что в ней нет, казалось бы, ничего более страшного, чем было, в ней не более, чем было, - а меньше. Просто – у Финдекано нет сына. И нет жены, и мало тот, кто мог бы быть сыном – сын совсем другого достойного моего родича… кажется, если это – он же. А у него – просто – никого нет. Нипочему.
Именно этим отсутствием, пустотой, которая не отменяла ничего – НЕ ОТМЕНЯЛА ЕГО ГИБЕЛИ, даже не пыталась! – она и была страшнее всех. Пустотой. Такой же, в какую угодил я – но за что же ему?!?
…И хуже всего было то, что она кружилась и кружилась, вместе со всеми окрестными вероятностями и невероятностями, а потом даже вытесняла их, и вроде бы дразнила какими-то аргументами – смотри, так же будет лучше – для него… для сына… для него… - и я боялся, что пропущу мгновения, когда эта история станет – настоящей.
Казалось, я даже ощущал некую точку, где она может стать ей. Или не стать. Маленькую светящуюся точку…. Она приближалась и приближалась, - может быть, потому, что я хотел что-то понять о ней? - пока не стала светлым пятном… пятном света в темной комнате. И в ней я смутно мог различить… того, кто может сделать еще нереальное – реальностью. Естественно было бы подумать о Том, Кто надо всеми тронами, но… Этот Некто был другим. Словно… летописец того, что происходит. Но – летописец и создатель одновременно, как это может быть? – а еще…. Это уже вовсе смешно, но почему-то казалось, что он – человек. Хотя я не видел лица, всех сил (это было огромное усилие – быть и оставаться там) хватало на смутный силуэт и какие-то свитки (или что-то еще подобное) перед ним.
- Финдекано, слышишь, Финдекано…. Его сын. Я… прошу… - все, что смог произнести (как? мыслью? голосом, которому неоткуда взяться?) я.
А потом долго было тихо и темно, точнее – пыталось стать темно и тихо, но я-то знал, что я снова – в месте, о котором нельзя сказать «здесь», и вокруг кружатся и мерцают вероятности…
Было ли мое безумное усилие слишком малым – и потому напрасным?
Не знаю. Сначала я был слишком слаб и рассеян – в прямом смысле, на песок и обрывки фэа, а потом… я даже думать на время забыл о нем, когда вокруг меня, ярко и определенно пронеслась еще одна, не виданная ранее вероятность: мой брат, гибнущий в пламени кораблей. А потом – словно эта чудовищная мысль раздвоилась – оба моих младших брата. Кажется, это уже было – больше всякой возможности. Даже здесь, в неопределенности и пустоте стало очень больно, просто – больно.
…Что же, снова – только один, но – именно гибнущий, так и не успевший спастись, прыгнуть с палубы, окончательно и бесповоротно…
Для чего? Да, я знаю, что сейчас они мертвы оба, но почему не может быть еще нескольких столетий просто жизни – и радости, и солнца, и мирных лет – и для второго из них? Нет, для обоих – я даже боялся представить, какими будут эти годы для того, кто останется один.
…Снова и снова, - брат, еще мечущийся в пламени. Его лицо – было так, будет или никогда не было, но я уже не забуду это лицо! И – снова Финдекано, нет, даже не только он, не глаза, не взгляд, - пустота, раскрывающая над ним крылья, бездна, разверзающаяся под ним. Ничего и никого. Один.
Были – и тоже подступали ближе – и какие-то еще вероятности, но эти – не просто были ближе всех, они - касались меня, или я прикасался к ним, тянулся неуверенными силами фэа.
И снова – приближение точки, где все может стать так. Или… по другому. Да, на этот раз я сначала почувствовал – слабейшей возможностью, надеждой, - еще одну вероятность. Вероятность что-то изменить. А потом снова увидел светящуюся точку, постепенно приближающуюся, становящуюся пятном… Она приближалась медленнее, чем в прошлый раз – словно неуверенно …Да и все эти вероятные невероятности охватила какая-то неуверенность – может ли так быть? – они уже не кружились, а застыли, лишь покачиваясь. И сдвинуть их, оставить одну, уничтожив все остальные, мог… я? Да, я тоже, похоже мог. Но прежде всего – снова тот, кто записывает. Другой? Но он тоже – записывал, творил, имел силу решения… и был связан с тем, кажется, иным человеком.
Неуверенность и окончательность того, что будет решено, и я – снова на границе этого круга света… и словно бы именно неопределенность придает мне больше сил – еще немного пробыть здесь и сказать…
- Пусть у Финдекано будет сын. Пусть мой брат проживет те несколько столетий, которые может прожить. Слышишь? Я прошу тебя.
…Сказано было именно «прошу», но так в иные времена говорил «прошу» лорд Химринга.
…Он поднял на меня глаза и того мгновения, что я мог их еще видеть, хватило, чтобы понять, что он сделает так. Странно, в этих глазах не было какой-то особенной приязни, но было… что-то еще. Может быть, облегчение?
И только потом оказалось возможно понять, сколько же было потрачено сил на эти слова, эти встречу, длившуюся несколько мгновений.
Настолько много, что вокруг уже ничего не было – наверное, ничего больее невозможно было воспринимать (или мельтешащие невероятности действительно исчезли?), не было ничего вокруг – но это была не пустота.
Совсем не она. Это был – Покой.
Глубокий сон, совершенная чернота, ни одного сна, ни одного проблеска…
…Кроме однажды толкнувшегося в глубине души отзвука – так будет.
И, кажется, еще один раз – слабее.
Так будет.
И потому можно спать без снов, долго, бесконечно долго, ничего больше не требуется ничего больше не нужно…
Будет только покой и темные воды сна – столько, сколько длится мир.
…Только вот тебя здесь нет, Финдекано… У тебя есть – твоё, а тебя почему-то здесь нет…
Можно сказать «Я найду тебя», - но для этого слишком мало сил, их даже почти не хватает – помыслить об этом…
* * *
Те, кто привык облекать происходящее в Мандосе в образы привычного зримого мира (а таких немало) вместо разной силы и оттенков сияний фэар увидит следующее:
Он лежит на большом черном камне, вытянувшись, неподвижно, - он спит. Самым глубоким сном, который только возможно представить, самым спокойным.
Позади, недалеко от него каменная стена, по ней стекает вода.
Не всегда, но очень часто около него можно видеть двоих – разных и умопомрачительно похожих одновременно. Они просто сидят рядом, иногда – держат его за руки.
А вот еще одного он сам, если бы проснулся, увидел бы далеко не сразу. И только потом понял бы, что чья-то бережная рука осторожно поддерживает его голову, а вторая – спокойно лежит на плече… Он рядом, и никуда не уйдет – пока длится этот мир.
сентябрь 2005 г.
