Где допущена ошибка, кто направил в нас картечь?
Вон в аквариуме рыбка - сверху дырка, снизу течь.
Подземелье, вонь и плесень, плющ сползает по стене.
Нас сегодня же повесят. Да, на городской стене.
Будут флаги. Будут речи. Купол неба светит льдом.
Ожиданье Главной встречи. Двадцать три минуты до.
В море ходит чудо-юдо, чудо-юдо, синий кит.
Не повесили покуда - море пламенем горит.
В решете таскали воду из-под днища корабля.
Вон поэт кропает оду. На спасенье короля.
По серебряному звону прямо в небо будем плыть.
Мэр лопочет микрофону. Жизнь собачья. Волчья сыть.
Гром оваций. Шум прибоя. Вон - веревка у лица.
Как спастись от китобоя? А не плавай у дворца.
Мы в последний раз сыграем. Кит в волнах, водою пьян.
Где ошиблись - мы не знаем.
Щас узнаем.
Барабан.
Дней начало: бал за балом, золоченые гусары, полонез, мазурка, звон.
Театральной ложи бархат, блеск лорнетов, гром оваций, чей-то сдержанный поклон.
Холостые рестораны, петербургская промозглость, хриплый ветер, скрип карет.
Скажем, двое. Скажем - любят. Разумеется, прекрасны. Чем, к примеру, не сюжет?
Сердца чистые порывы - на общественное благо, жжется память о Париже, ноют раны по ночам.
Модный вальс, однообразный, на колени - и признанье, ветер в зале - по свечам.
Долгожданное венчанье, дача где-то в Холмогорах, счастье вечно, ночь свята.
Призраком свобода вьется, сердце бьется, песня льется. Книга только начата.
Две дуэли, служба, отпуск, путешествие в Европу, мельтешенье тайных обществ, мед неправильный у пчел,
Отошел бы - только поздно: честь ведет его к Сенату, героиня тихо плачет, составляют протокол.
Двадцать лет - совсем не много, пусть в Сибирь ведет дорога, прямо в утреннюю стынь.
Не судите даму строго, даже если ей не спится - не поедет. Не простится. Разведется и аминь.
В Усть-Бездомске, Усть-Кошмарске постареет, поседеет. Не об этом наш рассказ.
Сын вернувшемуся скажет "здравствуй, дядя". Не узнает, и уедет на Кавказ.
Там погибнет, безусловно, до финала - три страницы, до финала - три реформы и еще одна глава.
Петербургская промозглость, хриплый ветер, скрип каретный, мутно-серая Нева.
Вот - без мужа и без сына. Время - ткань и время - глина. Пламя старого камина и читается в золе:
Кто-то в партии, кто - в гетто, кто-то ближе, кто-то дальше, двадцать вод на киселе.
Коридор зеркальный страшен, не смотри, не мучай память, а в камине - только прах:
Правнук белый, правнук красный, двое - снова на Кавказе, в оцинкованых гробах.
Кто-то дальний тихо шепчет - можно я к тебе приеду? на колени - и признанье, ветер в окна, в стеклах звон:
Петербургская промозглость, бархат театральной ложи, все сбылось, и все по кругу, чей-то сдержанный поклон.
Провода гудят и стонут, в темноте признанья тонут, книга схлопнулась неслышно в предрассветной тишине.
... Двое кружатся в мазурке , и не думают о счастье, и не верят в расставанье, и не знают обо мне.
Была у нее такая "Песнь о фиолологической недостаточности"
Cмотри, весна уже гудит, в висках и снах, в депре и грезах
Филологической фигней я маюсь в мареве имен
Мои слова почти мертвы, они застыли в странных позах.
Я препарирую сюжет: пещера, рыцарь и дракон.
Прозрев расклад мифологем, толкую поворот сюжета
Там архаизм, там древний мир, а рыцарь - он вполне шаман.
Инициации мандраж, порог последней двери в лето,
Зачем же щурится дракон, а рыцарь лезет в свой карман?
Сюжет идет на разворот, пуская хвост из искр и сплетен
В невнятном розовом дыму сгорает лампа в сто свечей
А рыцарь наш надел кольцо и стал почти что незаметен,
И только тень его дрожит между сокровищ и мечей.
Его размажет, разотрет, как мягкий сыр по бутерброду
Едва закончившись, сюжет опять вспорхнет с сухих страниц.
А я останусь на земле, ругать весеннюю погоду
Пытаться обрести свое среди десятка разных лиц,
Пытаться что-то углядеть через туман и сумрак зыбкий,
Понять - сейчас или в четверг нагрянет мне мой страшный суд.
Я все смотрю на зеркала, на их оскал, на их улыбки.
Ни Марр, ни Пропп, ни Розенталь меня спасти уж не спасут.
По палаткам, по киоскам, мимо вывесок и окон
Дождь прошелестел январский - непонятно и напрасно.
Я бессмысленно и тихо вспоминаю о высоком.
Но увы отнюдь не рыжем, рыжем-рыжем в черно-красном.
Глина рыжая в раскопе, на осколке, на лопате,
Тонкий волос на подушке, путь мой ветреный и вздорный.
Сны январские сухие: степь и всадник - синь на злате,
Молот , битва, гром небесный. Снова - красное на черном.
Семь градаций, семь соцветий, кроме них - еще десяток.
Кто-то с песней, кто-то с лютней, кто - собой из круга выбит.
Размышляю о высоком: жизнь моя не терпит взяток,
Не дает ни в чем поблажек, лишь дождем январским сыпет.
Обнимаю и целую - соль на коже, свет в оконце,
И январь течет рекою - то пороги, то быстрины.
Я гляжу поверх прилавков - зеленеющее солнце,
Размышляю о высоком, покупая мандарины.
Жизнь, увы, немного стоит, но с любовью - чуть побольше.
Выберись из этой битвы, хоть теперь - останься целым.
Вайра судьбы ткет сегодня - где потолще, где потоньше:
То ли черное на красном, то ли желтое на сером...
Что мне легкое золото, в желтых закатных лучах?
Я с вершины не вижу деталей - сплошное сияние.
Вот неспетые песни - летучий, разнузданный прах,
Кто из музыки мне нашаманит для слов одеянье?
Поднимается ветер, сдувает ошметки судьбы,
За неспетые песни без музыки - ветер расплата.
Вот Волна подступает - и пара секунд для ходьбы,
А потом оттолкнуться ногой - и в сияние заката
Переполнена светом и болью, сияет вода
Описать бы ее, но уже безразлично, и поздно.
Пусть Волна пропоет, прозвенит - обо всем, навсегда,
Пусть неспетые песни поднимутся брызгами к звездам.