 |
Рассказ Найвен, дочери Амлада из Дома Беора |
            |
август 2002 года, Саратовская область главный мастер Фирнвен
[Маленькое вводное примечание к отчету: не пытайтесь по нему сверять хронологию, она совершенно плавающая. Причем плавающая хронология коснулась главным образом именно людей… в общем, путаница с датами тут страшная. Поскольку Амлах (Элентир) написал и выложил отчет первым, я решила некоторое моменты не повторять подробно, а просто дать их пунктиром]
|
Разрешите представиться. Атани Гаваней… Дирхаваль из Дома Хадора, уже пожилой, непутевый ученый, пришедший сюда много лет назад из какого-то пограничного селенья и посвятивший себя собиранию преданий рода людского времен относительно недавних – Турин, Хурин…
Ломиэль, его молодая ученица – совсем недавно пришла в Гавани вместе с матерью из далекого Южного Оссирианда, после долгих скитаний. И теперь, вместо того, чтобы вести приличное хозяйство и думать о замужестве, таскает за Дирхавалем перья и свитки, старательно переписывает его черновики, и вообще заменяет ему и дочку, и няньку, и служанку. А тот и поесть бы забыл, и поспать - если бы Найвен и Ломиэль не давали ему приют и не ходили за ним, как за малолетним ребенком, давно бы умер от голоду, не закончив своих великих трудов. Для чего он делает это? Чему послужит столь любовно записанная им память – увековечиванию героизма и мужества людей или их непомерной гордыни?
Вот она сама, Найвен из Дома Беора, рожденная в Гаванях. Впрочем, из Дома Беора ли? Из Дортониона родом был ее дед Боромир – собственно, это их общий с Ломиэль дед, Гельмир, живший там в те годы, вроде бы помнил его – но для них самих это уже была лишь тень памяти… С разоренного Химринга бежал после Нирнаэт ее отец, и долго еще скитался, прежде чем осесть в Гаванях и встретить мать. Она, Найвен, поздний ребенок. Она, Найвен, по матери, по духу, по судьбе – осколок племени Халет. Осколок Бретиль, падшего жертвой не Врага, как Дортонион и Дор-Ломин, как Химринг и Нарготронд – павшего жертвой людских раздоров, зависти и гордыни. Она, Найвен, проклятое семя, дитя трусости и раздора… о Дорласе, первом муже ее матери, об Авранке, старшем сыне ее матери, шепчутся по углам, говорят криво… да расспрашивает о подробностях Дирхаваль… Но ведь никто ничего не видел? Никто ничего не знает точно? Никто не видел, как сбежал, струсил Дорлас, никому ничего не успел рассказать Брандир… а круги все расходятся и расходятся. Мать, Хириль, после истории с Хурином ушла в Гавани, - она не могла больше видеть собственного сына Авранка, стыдилась его деяний, - но разве можно отречься от собственного сына? Встретила Амлада, хотела начать жизнь сначала, в сорок с лишним лет родила дочь – и ошиблась. Опять ошиблась. Найвен мало общалась с отцом, отчуждение с раннего детства пробежало между ними, да он и умер рано. А она, вопреки всем законам кровного родства, считала убитого Дорласа своим отцом – и считала, и стыдилась… Ее никто ни в чем не обвинял – но сама она знала, что ее постыдное родство когда-нибудь обязательно проявится, ибо и эльфийские, и людские мудрецы говорили о том, что в Арде кровь – не водица. И, целыми днями среди людей ли, среди эльфов, в заботах ли по хозяйству, в неспешных ли беседах, - сторонилась слишком близкого общения, опасаясь себя, опасаясь бросить тень на того, кто окажется рядом с ней… оттого и осталась к тридцати годам - при хозяйстве и достатке – одна. А впрочем, много ли мужчин в Гаванях? Разве что старики вроде Дирхаваля. Сюда стекаются беженцы – женщины и дети. А мужчины гибнут в боях, в приграничных стычках с орками. Она не страшилась одиночества, но ей хотелось ребенка. И когда чаша пошла по кругу, и каждый говорил о своей надежде, она сказала, что век человеческий краток, но надежда людей воплотится в их детях… и Амлах, сын Амхара, недавно пришедший в Гавани из Эстолада, моложе ее на несколько лет, слышал ее слова…
… Ломиэль пела о Финроде – так, как он остался в людской памяти, о вестнике весны, любви и надежды, ненавидевшем Войну, искавшем исцеления для каждого.
- Странно мне слышать, что ты поешь такие песни о моем Государе, Ломиэль, - вскинулся Гельмир, - зря делаешь ты это: он был воин, он знал, на что шел, не тревожь такими песнями его память…
- Не надо так говорить, Гельмир, - возразила ему Найвен, - не надо… Финрод – не только ваш Государь, и наш тоже… он нес людям свет и надежду, для нас он был прежде всего – светел и чист… не отнимай нашу веру у нас…
Гельмир качал головой, расстроенная Ломиэль украдкой утирала покрасневшие глаза, Найвен сердито ее утешала: Гельмир нас любит… пути людей и эльдар различны, но все же Гельмир единственный эльда здесь, которому мы не совсем безразличны. А споры эти были, и будут всегда, пока стоит мир… вернее – пока идет Война.
Они не успели доспорить – на поселение напала банда орков. И Гельмир, и Амлах бросились в гущу сражения…
Они сумели отбить нападение. Тинтайвэ, целительница, осматривала раненых – всего их было пятеро. Рана Амлаха оказалась тяжела, - слабая человеческая феа не дает достаточно сил для роа, чтобы бороться с такой раной. Эльф после такого ранения поднялся бы на третий день. Найвен же сидела у постели раненого еще долгие недели, сидела, забросив остальные дела… Действительно ли она любила – или просто искала тепла и поддержки? Их судьбы оказались странным образом схожи – за его спиной также стояла Тень - тень предательства, раздора, отчаяния. Где-то в горах осталась его возлюбленная, имя которой он повторял много раз в бреду – Мерет… Мерет. Он ушел от нее, не смог спасти, не знал, жива ли она, в плену ли, помнит ли о нем. Ей хотелось сказать: «Надо смотреть вперед, а не назад. Надо учиться жить заново», - но она не смела так говорить. Потому что не была уверена в своих чувствах. Потому что боялась своего проклятия. Потому что не думала, что сможет заменить ту, другую. И еще потому, что вообще думать о себе казалось для нее чем-то постыдным… вот если бы выдать замуж Ломиэль, которая и моложе, и здоровее, и, - несмотря на то, что голова ее заполнена в первую очередь древними песнями и сказаниями, а не стиркой и огородом, - странным образом лучше приспособлена к жизни. Но все же первая оказалась подле раненого – она, Найвен…
Потом ему стало лучше. Еще долго они словно бы стыдились друг друга. Найвен искала совета Гельмира (в самом деле, не совета же непутевого Дирхаваля было ей искать!), - но тот словно бы нарочно избегал говорить об этом – о любви, о выборе… Однажды она заговорила с Гельмиром о судьбе Андрет – когда-то эльф был с ней знаком… «Знаешь, - сказал Гельмир в конце разговора, - я не смею судить, но мне кажется, что быть может им обоим не хватило сил… и Надежды». Потом Гельмир ушел в дозор, и больше ничего не сказал. А вернулся – уже к свадьбе…
«Я не хотел давать вам советов, ибо эльдар не вправе распоряжаться судьбами Младших Детей Единого. Но теперь вижу, что вы поступили правильно». В тот момент казалось, что они будут счастливы. И Ломиэль, по-прежнему отвергавшая немногочисленных женихов, опять пела на их свадьбе, а Дирхаваль читал отрывки своих поэм…
…Не слишком долго продолжалась мирная жизнь. Одинокие беженцы приходили в Гавани и раньше, - собственно, единицы среди живущих здесь, как Найвен, были уроженцами самого Арверниен, остальных судьба занесла сюда из всех углов разоренного Белерианда. Но столько беженцев сразу они еще, казалось, не видели – шли синдар Дориата, еще недавно Огражденного Королевства, и вместе с ними шла юная Эльвинг, внучка ставших легендой Берена и Лютиэнь. Беженцы принесли с собой страшные рассказы – не орки, не Враг с Севера разорили их дом, а другие эльфы – сыновья Феанора потребовали у Короля Диора свое наследство… Разговоров хватило надолго, хотя в первое время беженцы были подавлены и напуганы, и нуждались в самом простом – крове, очаге… Высокий воин по имени Гэрет (из нолдор, не из синдар – уже позже, много позже выяснилось, что оказался он в Дориате, чудом выжив при падении Нарготронда, - так что было это не первое его бегство), - почти не отходил от госпожи Эльвинг, и она ему доверяла. Зато Неллас, которую приютили у себя Найвен и Амлах, после жизни в лесах с трудом приспосабливалась к городскому поселению, а моря вообще боялась как огня… Ее рассказы о «чудовищах, которые некогда были эльфами», звучали особенно надрывно, и Найвен все пыталась понять, какая сила двигала нападавшими… Еще одна женщина была с младенцем на руках, его нянчили все по очереди, а муж, вероятно, был убит во время нападения…
Были другие беженцы. Был воин, пришедший из дружины феанорингов – отрекшийся от своих и от их деяний, просивший убежища в Гаванях, плакавший и просивший прощения у дориатцев. И была – женщина. Эта нолдиэ появилась в городе внезапно и свалилась почти без чувств на скамье у Найвен. Что-то с ней было не совсем так, или даже совсем не так. Она не стала скрывать – была в Ангбанде, в плену. Но сюда, в Гавани, попала уже кружным путем – ее узнал Гэрет и едва не набросился на женщину: кричал, что она пришла в Дориат вместе с убийцами-феанорингами и сражалась на их стороне… Та возражала – нет, она защищала жителей Дориата, но действительно потом феаноринги подобрали ее уже на развалинах, и она ушла от них - Гэрет ей не верил, он совершенно обезумел, требовал от Кирдана, чтобы женщину изгнали из Гаваней, народ вокруг шумел… Большинство не поддержало Гэрета – цепной пес при Эльвинг, законы милосердия ему не ведомы… Кирдан сказал, что доверяет беженке – Фирнвен, так ее звали, - и то же самое сказали Гельмир и Галадриэль (сестра Финрода тоже пришла вместе с Эльвинг и отрядом). Люди тоже – ох, странно милосердны сердца атани, всегда готовы оттаять при виде того, кто пал ниже их, - встали на ее защиту. Потом женщину увел Гельмир и долго, долго с ней беседовал, и было видно, что его слова целительны для ее израненной феа… А Гэрет все бесновался, пока сама Эльвинг не велела ему прекратить защищать ее такой ценой, и не увела его. Найвен предложила Фирнвен (она оказалась из народа Финголфина, из давно падшего Хитлума), остаться у нее на постоялом дворе, - та соглашалась и благодарила, но видно было, что мысли ее где-то далеко. Она сказала, что будет защищать Гавани, и вскоре ушла вместе с Гельмиром в дозоры. С тех пор ее видели редко, Гельмира тоже, и Амлах, бывший пастух, теперь ставший настоящим воином, все чаще уходил вместе с ними, - уходил, оставляя Найвен одну.
А потом пришла весть о падении Гондолина, последнего оплота нолдор в Белерианде… Последнего, кроме Гаваней. Опять шли беженцы, шла дочь погибшего Верховного Короля нолдор Тургона – Идриль и муж ее Туор, человек, принесший в Гондолин послание Ульмо, и юный сын их Эарендиль, и еще другие… Тогда Найвен сказала, что, как ни страшно говорить такие слова, но можно радоваться тому, что Гондолин пал от армии Моргота, а не от рук других эльфов, - по крайней мере, мир не перевернулся, вчерашние соратники не превратились в сумасшедших убийц, враги остались врагами, а друзья… друзья теперь все здесь. Но все же и Гондолин пал жертвой измены и предательства – как Бретиль. Как Дориат. Теперь беженцев удалось расселить и утешить быстрее – у них уже был опыт. А потом было долгое поминальное празднество, где присутствовали все жители города – и старые, и вновь пришедшие, - горели костры на площади, ходила по кругу чаша с вином, и вновь говорили о потерях, - но и о надежде тоже. И Гил-Галад, сын Фингона, был провозглашен новым Верховным королем нолдор, и держал речь перед остатками своего народа и остальными…
Город отстраивался, казалось, после долгих лет смуты и беспокойства наконец воцарился долгожданный мир и радость. Жители говорили о том, что Эльвинг из Дориата и Эарендиль, сын Туора и Идриль из Гондолина, полюбили друг друга и скоро соединят свои судьбы. Жители улыбались. Камень Первозданного Света, Камень, сияющий на груди у Эльвинг, принес городу счастье, благоденствие и исцеление, - так что забылась на время и постоянная угроза, мутной тенью веками нависавшая с Севера, и та, что таилась теперь где-то далеко на востоке, - где жили, по-прежнему одержимые своей Клятвой, оставшиеся в живых после Дориата четверто сыновей Феанора…
В эти благословенные дни лишь одна Найвен была не до конца счастлива и спокойна – ее годы стремительно уходили, вот уже много лет была она замужем за Амлахом, и брак этот был, по-видимому, счастливым, - пропавшая Мерет так и не исчезла до конца из его памяти, но осталась там лишь смутной тенью вины; - и все же порой отчуждение вновь ложилось меж ними. У Найвен и Амлаха не было детей… Наконец, она решилась пойти к Леди Галадриэль, о которой ходили слухи, что она сведуща в искусстве исцеления, и врачует не только тело, но и душу. Ей решилась Найвен доверить свою беду, - и вновь, вороша в памяти уже полузабытое, почти отпустившее ее прошлое, говорила о проклятии рода, о вине и каре, настигшей весь маленький народ Бретиля… И о том, что ей уже почти сорок лет, а для человеческой женщины, желающей иметь ребенка, это почти предел. Еще год, два, три – и будет совсем поздно. Совсем. Но Леди Галадриэль, глядя пронзительным взглядом ей в глаза, сказала, что она здорова… здорова душой и телом, и что, возможно, в исцелении нуждается ее муж. Не сразу, но решился все же Амлах идти один к последней наследнице Дома Финарфина, - того Дома, из которого всегда шла Надежда для рода людей…
Когда он вернулся, Найвен увидела его совсем другими глазами, и в глазах его был Свет, и она сама отразилась в этом вновь обретенном свете. И они больше не боялись Тьмы, оставшейся за их спиной, и в этот час верили и знали, что Единой слышит их, и их желание исполнится, здесь, в Арверниен, ставшем для них не просто домом, но воистину Берегом Последней Надежды. Но прошло еще немало времени, прежде чем новая жизнь забилась в ней…
Так причудливо перемешивались их надежды и тревоги: еще чуть раньше случилось событие, взбудоражившее Гавани – Гельмир отправлялся посланником на далекий Амон Эреб – сообщить сынам Феанора о том, что Гил-Галад стал новым Верховным Королем всех оставшихся нолдор. Так было решено – они тоже нолдор, они должны знать. Вслед за Гельмиром неожиданно увязался изрядно постаревший, но все еще неутомимый в своих изысканиях Дирхаваль – кто-то ему сказал, что среди дружинников Маэдроса могут найтись те, кто видел в прежних битвах молодого Хурина и других героев его преданий… Найвен и Ломиэль не хотели пускать старика в такую даль – легкая добыча для орков, да и просто для лихих людей, которых немало развелось на дорогах, - но Дирхаваль – даром что рассеянный и дальше своих свитков ничего не видит, - неожиданно проявил настойчивость, и женщины махнули рукой. Гельмир также поддержал старика: пусть идет, вдвоем они не пропадут. И верно, не успела Найвен всерьез начать волноваться, как эльф и человек вернулись, и вернулись с нерадостными вестями. Дирхаваль проговорился феанорингам о том, что Камень их Клятвы находится в Гаванях, у Эльвинг. Маэдрос и братья отказались признать Гил-Галада своим Верховным Королем, говоря о том, что передавал корону лично Финголфину, а его наследник для него ничего не значит. Говорили о том, что настоящий король у них был и будет только один – и, вероятно, имели в виду самого Феанора… По Гаваням молнией пронеслась весть, - многие знали старые предания, многие слышали историю освобождения Маэдроса из плена в начале эпохи, - «Он отказался признать Королем сына своего друга! Теперь мы беззащитны перед зовом их Клятвы…» Разгневанный Гельмир покинул лагерь на Амон Эреб.
А вскоре теперь уже в Гавани заявилось посольство – младшие сыны Феанора (это были они) вели себя надменно и почти откровенно угрожали Эльвинг, если она не согласится отдать Камень. Дали срок – два месяца на раздумье. Тогда же Найвен увидела в городе странную пару, приходившую вместе с посольством Близнецов – высокий нолдо-воин в одежде цветов Дома Феанора, и женщина, по виду скорее из синдар, со знаками целительницы, - они разыскали в городе Неллас, и стояли перед ней на коленях… Потом Неллас рассказала – это ее сестра, она вышла замуж за феаноринга, они пришли к ней… .. пришли просить прощения за Дориат. В нападении на который участвовали. Не смогли не участвовать. И обещали ей – они попытаются сделать все, что будет в их силах, чтобы не допустить нового пролития крови…
… Прошло больше двух месяцев. Эльвинг теперь осталась совсем одна – супруг ее, Эарендиль, вновь ушел в дальнее плавание, и давно его не видели в городе. Неллас, перебравшаяся с постоялого двора во дворец к своей госпоже, нянчила малолетних сыновей Эльвинг… Но все уже понимали, что отсрочка долгой не будет. Неизвестно, почему Эльвинг сделала такой странный выбор – она просила Дирхаваля, именно его, отправиться на Амон Эреб еще раз. Быть может, увидев перед собой не эльда – человека, и человека безоружного, феаноринги заговорят по-другому. В этот раз за Дирхавалем увязалась его верная ученица Ломиэль – так и не вышедшая замуж, так и таскавшая за своим учителем свитки и перья. И уверяла Найвен, что по крайней мере не даст старику свалиться по дороге в какую-нибудь канаву.
Посланцы атани вернулись еще более расстроенными. Они рассказывали о том презрении, которое высказывал Маэдрос к человеческому роду, - ибо не простили феаноринги людям предательство Ульдора. О новых приготовлениях к войне, об обреченности и пустоте в глазах высоких Лордов Первого Дома. Дирхаваль, рассказывая, сравнил феанорингов с пустыми заводными игрушками, которые порой делают гномы и продают втридорога… И откровенно плакала потрясенная Ломиэль – она, выросшая недалеко от Амон Эреб, она, чей отец и дед многие годы служили Маэдросу, считала старшего сына Феанора своим Лордом. Кирдан, Эльвинг – да, они дали ей приют, но настоящий ее лорд – все-таки Маэдрос, и она верила в то, что он найдет в себе силы воспрянуть духом, что не допустит нового братоубийства – верила даже после падения Дориата. Тем больнее было для нее новое предательство…
«Если бы они были людьми, - сказала Найвен, слушая рассказы сестры, - я бы спросила их: осталось ли еще в них что-нибудь человеческое?» – «Нет», - ответила случившаяся тут же Неллас. «Да», - сквозь слезы все-таки возразила Ломиэль.
Новые посланцы, пришедшие к Эльвинг, уже не требовали – откровенно предупреждали о том, что ждет Гавани. Говорили, что с этим посольством пришел сам переодетый Маэдрос. Стоял возле ворот, никем не замеченный и слушал разговоры в городе… Эльвинг вышла говорить со своим народом…..
«Отдай Камень, правительница Эльвинг», - говорила Найвен, - «Отдай, они не остановятся, вспомни кровь Дориата…..»
«Вспомни кровь Дориата и не отдавай Камень, правительница Эльвинг», - говорила Неллас, - «ибо это твое наследство, омытое кровью твоих родителей»
«Не отдавай камень, Эльвинг, - говорил Амлах, вернувшийся из дозора, - Камень – это наша Надежда, Камень – это наше благословение…»
И, хотя звучали разные голоса, большинство говорило, что Камень отдать нельзя…
А Найвен думала о том, что именно в эти дни в ее чреве зародилось наконец долгожданное дитя…
… И говорили о том, чтобы бежать на остров Балар, где Кирдан и Гил-Галад готовили корабли. Но и это было бы лишь временной отсрочкой: разве остановят феанорингов пролив и отсутствие кораблей, если когда-то давно, на заре эпохи, ничто из этого их не остановило?
…. Нападения ждали. И все-таки оно пришло слишком неожиданно. Шум и крики послышались на рассвете. «Вот и все, - подумала она как-то отстраненно, и прижала руки к животу, - надо было уходить на Балар». Они отступали к побережью, и Амлах держал женщин за руки. Они шептали друг другу ничего не значащие слова – о том, что никогда не расстанутся, - но уже понимали, что расставание неизбежно. Пока у ворот кипел первый бой, эльфийка из дружины нападающих – маленькая, светловолосая, со знаками целительницы, - прорвалась в город. Она страшно кричала: «Уходите! Все уходите отсюда! Это не ваша война! Вас сметут, затопчут, уходите, уводи женщин, что же ты стоишь!» Они уходили. Они отступали к пристаням, но очередной взрыв паники, - нападающие прорвались в город, - разметал их в разные стороны. Она была одна и металась по горящей площади, по улицам. Нападающие искали Эльвинг с камнем, и бежали к дворцу. Шум погони. Где-то на тропе, ведущей к обрыву, искаженный голос Гэрета, защищавшего Эльвинг до конца: «Разве вам недостаточно крови?!» Пробилась к рухнувшим воротам, увидела раненого Гельмира. Попыталась его поднять, - он казался тяжел, а она слаба. Снова все смешалось… Где Амлах, где Ломиэль, где Дирхаваль? Судьба сестры, безоружной, беспокоила в тот момент сильнее всего… «Ломиэль! Сестрица Ломиэль!» На ее крики неожиданно обернулся высокий, черноволосый эльф, и в глазах его читалась безмерная усталость: «Добрая женщина, кого ты ищешь?» - «Свою сестру», - всхлипнула она («Лорд Маглор, вот кто это», - вдруг совершенно отчетливо пронеслось у нее в голове). «Добрая женщина, я надеюсь, что твоя сестра жива», - сказал сын Феанора тихо… Как он на нее посмотрел… сочувственно – сочувствие принужденного убийцы к своей жертве. Она отшатнулась от этого взгляда в ужасе, метнулась в сторону, - и наткнулась на другой безумный взгляд. Это была женщина, ее черные волосы разметались, в руке был обнаженный клинок… Все произошло слишком быстро. Все происходило слишком долго… «Ломиэль, Ломиэль! Где твои свитки, Ломиэль? Почему ты до сих пор таскаешься за этим старым чудаком Дирхавалем, точишь ему перья и переписываешь набело его черновики, - а могла бы давно выйти замуж, родить дитя…» «Женщина, ты ищешь свою сестру?» – «Да…», - прошептала она и опустила глаза под этим сухим, безумным, выгоревшим взглядом обреченной. – «Как она выглядела? В зеленом платье?» – «Да», - пролепетала она, не понимая, не осознавая. – «Твоя сестра убита. Убила ее я… вот…» - на клинке была свежая кровь. Найвен подняла голову. «Зачем? – спросила. – Зачем?» Нолдиэ вскинула голову: «Я выполняла свой долг!» (долг… зачем… Ломиэль… отходила с отрядом, прикрывавшим Эльвинг… они искали Эльвинг… да нет же… она просто безумна…) Несколько секунд, показавшихся вечностью, они смотрели друг другу в глаза. Несколько секунд, прежде, чем она заговорила… Прежде чем рука ее нашарила на поясе кинжал… «Ты… выполняла… свой… долг… – медленно повторила Найвен… - тогда… я… исполню… свой…» Она была сильной женщиной, привыкшей к любой работе, - но она никогда не думала о том, сколько силы нужно для того, чтобы ударить живое роа. Так сильно. И так точно. Они закричали одновременно – смертельно раненая эльфийка и ее маленькая убийца из числа Младших детей Единого. Найвен выронила кинжал и рухнула на колени. «Я убила… - повторяла она потрясенно. – Я убила ее… Как же так…» Потом до нее дошло, что женщина еще жива, и она закричала «Целителя!» Подбежала светловолосая, та, которая в самом начале штурма кричала на них, чтобы они уходили от ворот, не слишком церемонясь, отшвырнула Найвен в сторону: «Уйди же, женщина, ты свое дело сделала!»
Она не помнила, куда шла потом. Черноволосая безумная целительница, убившая Ломиэль, умирала долго. Слишком долго. Ее крики эхом отдавались в ушам Найвен, - или это ей уже чудилось? Кажется, она снова стояла на коленях, она смотрела на медленно светлеющее небо, и не находила там ответа… как жить дальше? Она убила… не из ненависти. Не орка. Не прислужника Моргота. Не предателя. Женщину, служившую своему Лорду. Женщину, которая убила ее сестру. Сестру, отец которой много лет служил тому же Лорду, что и убийца ее дочери… Но… она… убила… - она, Найвен! Вот оно, проклятие ее рода, настигло ее наконец… Все перемешалось. К ней уже бежали выжившие жители Гаваней. Спрашивали, что случилось. Сочувствовали. Держали за плечи. Ее била крупная дрожь. Менестрель Хильвэ, синда из Дориата – она едва узнала его. Неллас… Еще кто-то. А Ломиэль погибла. И Гэрет. А где Амлах? Где Гельмир? Где Дирхаваль? Но все это уже не имело никакого значения. Главное было – она убийца. Она не может жить дальше. Ее нерожденный ребенок будет сыном убийцы… Лучше в воду, лучше головой о камни.
Потом, все еще стоя на коленях, она смотрела, как преследователи метались по городу в поисках сбежавшей Эльвинг. Как сошлись они, наконец, и вновь клялись догнать, найти, отомстить, вернуть себе свое достояние – Камень Феанора. «Наша Клятва всегда с нами», - их мечи взметнулись вверх. Казалось, они торжествовали, несмотря на свою неудачу. Но глаза их были – безумны. И такое же безумие отражалось в ее глазах.
В тот момент приплыли корабли, и Кирдан и Гил-Галад вошли в разоренный город, чтобы увести с собой выживших жителей Гаваней. Маэдрос и Кирдан стояли друг против друга на догорающих развалинах… Она не слышала, о чем они говорили. Не слышала, потому что… потому что подошла Ломиэль. Живая… Совершенно целая и невредимая. Найвен не обрадовалась тому, что сестра жива. Она вообще уже ничему не радовалась. Ломиэль все поняла почти без слов. «Я убила… она сказала…где мой муж, где Амлах?» – «Он мертв», - просто сказала Ломиэль. Кажется, в тот момент она снова потеряла сознание.
…Феаноринги собирались уходить. Потом кто-то указал на нее, так и стоящую на коленях. «Эта женщина убила нашу целительницу». Маэдрос подошел к ней. «Ты? Ты убила?» Она подтвердила без лишних слов. Это был суд. Ее хотели судить. Она не понимала – почему? Разве может кто-то из них осудить ее хуже, чем она осудит себя сама? Ее голос окреп, она хотела наконец объясниться. «Она сказала, что убила мою сестру». – «Но твоя сестра жива!» Кругом зашикали – «она не знала, не знала!..» Старший сын Феанора смотрел на нее пустыми глазами. «Как ты будешь жить теперь, женщина, совершившая преступление?» Тогда она подняла голову, и… как только осмелилась – «Как ВЫ… как ВЫ будете теперь жить, совершив ЭТО?» И снова поникла, но все еще не опускала глаз… и добавила хрипло: «Мне вас жаль… ВАС»… И Ломиэль, стоящая у нее за спиной, эхом откликнулась «Мне вас жаль…» Некоторое время они выдерживали взгляд друг друга. Потом эльф отвернулся. «Пусть Лорд Кирдан судит тебя, женщина, и пусть поступит с тобой по справедливости!»
Потом к ней подошел Кирдан и что-то говорил. Что ее муж пал героем, защищая Эльвинг. Что она не виновата. Что должна выжить ради ребенка. Разве не ее слова о том, что надежда людей - в будущих поколениях? «Никто не виноват, - думала она. – Никто не виноват. Все виноваты». Кирдан ей что-то говорил, а она смотрела на уходящего Маэдроса… Так они и стояли на развалинах – две маленьких беженки, - Найвен на коленях, а Ломиэль положив руки ей на плечи, - и смотрели, смотрели… и в разгорающемся небе за их спинами вошла Звезда и осветила небосклон… и только тогда Найвен почувствовала едва ощутимый толчок – первое движение своего первого ребенка…
ЭПИЛОГ: То, что не было доиграно…
«Здравствуй, милая Найвен!
И месяца не прошло с тех пор, как мы расстались, а мне кажется, что прошло уже несколько лет столько событий случилось со мной. Впрочем, что такое время? так, кажется, говаривал Дирхаваль... Я безумно по вам по всем скучаю. Особенно по Дирхавалю. Могла ли я подумать, что успею так сильно к нему привязаться за столь недолгий срок. И он, оказывается, многому успел меня научить. Это сложно объяснить словами, это где-то глубоко внутри, но это есть, это чувствуется. Такое ощущение, что я была знакома с этим чудом заморским всю жизнь. Мне очень не хватает его долгих рассказов о Турине, его расспросов, порой докучливых, даже его рассеянного молчания или замирания над картой в самый неподходящий момент. Да и кормить опять же некого... шучу, шучу. Здесь мне не всегда бывало что поесть самой, в отличие от твоего трактира.
Я уже успела привыкнуть к бродячей жизни, мне это даже нравится, честно. Я стараюсь успеть, потому что время уходит. Ты сама знаешь, что после Войны многие эльдар уходят им разрешено вернуться в Благословенный Край. А мы остаемся, и потому я тороплюсь расспросить как можно большее число и эльдар, и атани, чтобы узнать, успеть записать о жизни Финрода как можно точнее, подробнее. Так, как это делает Дирхаваль с жизнью Турина.
Если бы не учитель, я бы не решилась на такое. Да и ты меня отговаривала. Но, Найвен, я уже смирилась с мыслью о том, что у меня не будет своего дома. Женщину, которой 32 года, которая занимается странным с точки зрения нормальных людей занятием собиранием легенд, песен и сказок, у которой нет ни кола, ни двора, вряд ли кто возьмет замуж. Я это знаю. И молю судьбу о том, чтобы попалось мне на дороге какое-нибудь брошенное дите, о ком можно было бы заботиться, кому можно было бы оставить все свои записи, кто захотел бы продолжить это после меня. Ну, а нет... значит, нет. Я благодарю Единого за ту радость, что он дает мне, - радость, когда что-то новое узнаешь.
Например, недавно я видела портрет Финрода. Знаешь, тот, кто его рисовал, не был, наверное, настоящим художником, но... это живой Финрод. Именно такой, каким я представляла его себе. Работа еще не закончена... Автор, похоже, знал Короля лично, потому что написал его... сидящим прикованным к стене во мраке крепости Тол-ин-Гаурхот. Лицо Финрода смутно проступает во тьме, но очень спокойно и слегка задумчиво; весь холст четыре оттенка серого цвета, это так замечательно сделано! Я столь долго рассматривала портрет, что художник потом внимательно поглядел на меня и слегка усмехнулся. Сказал: Теперь я знаю, кому будет принадлежать эта работа... Я не поверила, потому что это слишком большое везение.
Мне вспоминается наш с Гэльмиром спор про Финрода. Гэльмир говорил, что не мог эльфийский государь сознательно идти на смерть. А я... не знаю. Тот Король, что на портрете, спокоен именно внутренне. Он все для себя решил, он понимает, что его ждет, но, кажется, на что-то надеется. На что? Или это та неосознанная эстель, которой он пытался научить нас?
Тот Финрод, что на портрете, прикован к стене за кисть руки. В такой же позе, рассказывают, висел на стене Ангамандо Маэдрос.
Маэдрос, Маэдрос... Я никогда не забуду этой последней встречи с ним в Гаванях, кода мы стояли близко, так близко и страшно далеко друг от друга. Я смотрела ему в глаза... а глаза были пустые, присыпанные пеплом, не выражающие ничего, кроме огромной усталости. Мне показалось тогда, что он и двигается с трудом, едва пересиливая себя, заставляя ноги двигаться и губы шевелиться. Наверное, лучшим выходом для него стала смерть... Что толку корить себя в том, что стояла в кустах, а не бросилась ему наперерез, умоляя остановиться... Я понимаю, Найвен, что он не послушал бы никого, но слишком часто я стояла в кустах, когда за меня гибли другие...
Значит, нужно было выжить, чтобы написать обо всем этом. Вот только не получается. Слова не складываются во фразы...
Самым светлым воспоминанием и часто огромной поддержкой остается та ночь, когда к нам прибыли беженцы из Гондолина. Помнишь, мы разожгли большой костер? Я тогда стояла чуть в стороне и тихонько, вполголоса, пела Турондо песенку про белого барашка. И тут ко мне подполз раненый Туор и шепотом попросил: Еще... еще что-нибудь... Я этого никогда не забуду. Тогда не я помогла ему он мне. Помог, сам этого не зная...
Ты не волнуйся за меня, дорогая. Мне сейчас почти спокойно. Я привыкла уже к такой жизни: сегодня здесь, а завтра где-то еще, а вот ты побереги себя.
Маленький Амлах не должен лишиться матери, как лишился отца. Смотри там осторожнее! А то вот приеду...!
Я отправляю это письмо с торговым караваном, который уходит завтра утром. То есть сегодня уже светает. Вот, сейчас допишу, запечатаю... Мне так не хочется с тобой расставаться. Но мы обязательно увидимся не такая уж большая Арда, чтобы не встретиться, правда?
Большой-большой привет всем нашим, кто еще там... И Гэльмиру особенно, и Дирхавалю.
Удачи тебе всегда! И легкой Дороги...
Ломиэль».
«Милая, милая сестрица Ломиэль!
Хочу тебя порадовать - ибо это воистину радость, которая еще осталась даже в наши смутные времена, - месяц назад у тебя родился племянник. Маленький Амлах сын Амлаха родился чуть раньше назначенного срока, - а чего еще ждать, когда роженица в таком возрасте дает жизнь своему первенцу, да еще пережила такое потрясение? - но в общем крепок и орет громко, а это, как ты сама понимаешь, говорит о хороших легких и хорошем здоровье. Тинтайвэ принимала роды - знаешь, было страшно, но не страшнее, чем то, что мы пережили...
Своего молока только у меня не хватает, - но ребенок не голоден, ибо здесь есть козы, а у них хорошее молоко; да и я не так чтобы очень устаю, ибо нянчатся с малышом все наши старые знакомые по очереди - и Хильвэ, и Гельмир, а уж Неллас просто-таки не отходит от ребенка - ну, она-то еще детей госпожи Эльвинг вырастила, а ведь как подумать, что многие наши (я недаром говорю "наши", ибо воистину сроднились мы в эти дни) эльфы никогда еще не видели новорожденное человеческое дитя...
Вот только... Ломиэль, не знаю и не уверена, что у меня все-таки хватит сил жить и растить ребенка именно здесь. Даже среди этих дружеских лиц... Это как страшный сон, который стараешься забыть, а он каждый день напоминает о себе. Ты же знаешь, их всех похоронили в одной братской могиле - Амлаха, который не успел увидеть своего первенца. И Гэрета. И того телеро с серебряными волосами, имя которого я забывала все время, - ему, казалось, всегда так было мало дела до людей, до войны, до всего происходящего в последние годы - его интересовали только море, волны и корабли... он так мечтал уплыть вместе с правителем Эарендилем! - и пал вместе с братом... и в той же могиле та целительница, которую я ударила в тот момент так легко и бездумно... она кричала, что любой, кто встанет на пути Клятвы сынов Феанора - умрет... я даже не знаю ее имени. Я, ее убийца, не знаю имени своей жертвы.
Я даже не знаю, КТО из нас жертва... и наверное уже никогда не узнаю этого. И Неллас ходит к той же могиле - там захоронена ее сестра, и муж сестры... говорят - я не знаю, правда ли это, - что он пытался поднять оружие против своих. Против Лорда Маэдроса... пытался остановить убийство и сам был убит. Но повернись по-другому - кого бы назвали убийцей? И какой смысл выяснять теперь все это, когда могила вот она, одна... и я посадила на ней цветок, и просила Амлаха благословить своего сына. Ибо я, мать, не знаю, как буду смотреть своему сыну в глаза, когда он вырастет. Не знаю, как расскажу ему все это...
Мне кажется, я знаю, что я должна сделать. Кругом говорят, что море принесет нам Надежду - ведь именно оттуда, из заморья, взошла Звезда, от одного взгляда на которую теплеют наши измученные сердца. И все-таки мне страшно... во мне словно открылся пророческий дар, и порой мне кажется, что я прозреваю будущее, - но так смутно, что у меня нет уверенности, Дар ли это Единого, которого я не умею понять и принять до конца, или - о, ужас, - черное колдовство с Севера. Ты сама понимаешь, что матери месячного младенца не приходится много спать, но порой я вижу странные, смущающие душу сны, и боюсь, что они могут оказаться правдой: я вижу, что море нахлынуло на нас, что весь Белерианд затоплен волнами, и рухнули все наши святыни, и даже курган Финрода на Тол-Сирион...
Но те, кому дано будет такое право, уйдут на Запад... я не знаю, когда это случится - быть может, уже не со мной, не с тобой, быть может это будет уделом моего сына - не знаю. Но, милая Ломиэль, мой путь - я знаю, я чувствую это, - ведет не на Запад. Недаром Амлах рассказывал, что когда-то, на заре наших предков, в далеком Хильдориене, голос Единого ясно звучал в наших душах, пока не был отвергнут нами по собственной злобе, невежеству и гордыне.
Сейчас мне кажется, что меня ведет этот голос. Я уйду на восток, милая Ломиэль, я хочу найти то место... не знаю, не уверена, что оно имеет свое название на тех географических картах, которые вы так старательно рисовали вместе с Дирхавалем... быть может, это место - лишь символ. Быть может, оно существует лишь в нас самих. Быть может... но мое место - там, а не здесь. Только так я смогу искупить свой грех перед собой, перед людьми, перед тобой - да, и перед тобой тоже! - перед собственным сыном.
Ты не должна бояться за меня, сестрица Ломиэль. И не думай, что со мной что-то случится. На самом-то деле я сильная. Я очень сильная. Я дойду. Я выживу. И если я найду это место - пусть оно вновь носит название Последнего Приюта, - так некогда называли и Арверниен, - то там будет наш дом. И туда придешь ты ко мне с маленьким Амлахом, которого я оставляю тебе на воспитание - пока... Я не сомневаюсь в том, что когда я вновь вас увижу, мой сын уже будет большим ученым, будет знать множество древних песен и сказаний, и языков, и конечно он сохранит все твои записи - твои и Дирхаваля. Должно же от нас что-то остаться!
Да, а письмо это тебе передаст знаешь кто? Помнишь того эльфа-феаноринга, который пришел к нам в Гавани еще после разгрома Дориата и сказал, что не желает больше служить своим Лордам? Тяжко ему пришлось - он хотел защищать Эльвинг, но не нашел в себе сил поднять оружие против своих бывших сородичей. Тогда он отрекся от них – теперь хочет разыскать снова… И не он один - Лорд Келебримбор также до сих пор здесь. Так вот, кажется, они тоже отправляются на Восток - говорят, что хотят найти Маэдроса и посмотреть ему в глаза... и сказать ему... а что ему можно теперь сказать? Наверное, он сам все знает. И Леди Галадриэль тоже уходит... так и ходим вечными дорогами.
Самую горькую новость я решила сохранить на конец письма, ибо мне страшно даже написать тебе об этом, Ломиэль… но Дирхаваля, твоего учителя, больше нет в живых. Не долго прожил старик после нападения – в один день просто упал и не встал. Сердце не выдержало… Когда Тинтайвэ прибежала к нему, было уже поздно. Остались одни рукописи, многие беспорядочные, незаконченные… я кое-как привела их в порядок – но только где же мне с тобою сравниться, Ломиэль, ведь я и грамоте-то обучена кое-как… Гельмир тоже немного помог – теперь вот и эльфы высоко начали ценить творения нашего ученого… а я вот все вспоминаю, как штопала ему рубаху. Теперь это уже легенда… когда-нибудь летописцы напишут, что Дирхаваль погиб во время нападения сынов Феанора на Гавани… да в сущности оно так и есть. Почти так…
А еще... знаешь, после того, как я рылась в рукописях Дирхаваля, я тоже решила написать воспоминания. О том, как оно все случилось. Память моя слабеет, и я боюсь упустить какие-нибудь подробности. Вот сейчас только исписала два листа, вкладываю их тоже сюда в конверт - это ТЕ САМЫЕ воспоминания... если найдешь в них неточности - поправь. И не удивляйся, что пишу о себе в третьем лице - ведь вся эта история принадлежит уже не только нам с тобой.
Ну вот, придется заканчивать это письмо, Ломиэль - маленький Амлах проснулся и опять кричит во всю свою глотку. Пойду к нему. Между прочим, он уже немножко держит головку. Пока еще - только немножко, но это только начало, правда?
Любящая тебя
Найвен»
Это примерно то, что хотел рассказать о себе персонаж. А теперь пряники…
Благодарю всех мастеров и игроков, приехавших на игру и сделавших игру. Благодарю всех, кто поверил нам. Благодарю лично Фирнвен, заразившую всех своим энтузиазмом и сделавшую таки из меня не только игрока, но и начинающего мастера. Благодарю Хэлку и Анну – за всю их доброту и поддержку.
Благодарю Гэрета (Анну) и Неллас (Кеменкири) – за лучшие, на мой взгляд, роли на полигоне.
Целительницу из дружины феанорингов (Ренну) – за предоставленную возможность красивого отыгрыша в конце игры
Маглора – как наиболее адекватного Лорда среди феанорингов
Больдога - за организацию полигона и встречу
Фирнвен и Хэлку – за послеигровое гостеприимство в Саратове
Снова Анну и Кеменкири – за ночь в поезде по дороге из Саратова в Москву
Свою команду! Тут у меня просто-таки кончаются слова, и начинаются одни чувства. За строяк, за игру, за моральную поддержку начинающего мастера, за все добрые слова «до» и «после», за помощь в осознании себя… Гельмир (Юлиан), Дирхаваль (Гарет), Амлах (Элентир) и Ломиэль (Нион), я не в состоянии объективно оценивать вашу игру и ваш вклад, потому что на мой взгляд, вы были просто великолепны! Отдельно благодарю Нион – нашего замечательного повара. Это, если можно так выразиться, те, кто были ближе всех… но как забыть и не сказать теплых слов и Таку и его брату Леониду, и Несси, и Радомиру с Авахандэлэль, и Мэй, и заехавшим позже Хильвэ (Т’айр) и Туилиндо (к сожалению запомнила только игровое имя)… Мэй и Ассиди, вам отдельное спасибо за красивые стены Гаваней – они действительно создали неповторимый антураж.
Джеффри и Кариссиму (оппозиция феанорингов), которых фактически лично мы вытащили на игру, - надеюсь, они не остались на нас в сильных претензиях… - я их почти не видела, но говорят, что это был потрясающий дебют, тем более, в таких эмоционально и нравственно трудных ролях.
Всех своих друзей…
А вообще я подумала, что, наверное знаю, почему наша маленькая команда оказалась столь притягательной для многих игроков, несмотря на действительно имевшие место быть технические огрехи. Просто – здесь тепло. По человечески тепло. Просто – у нас нет места «куклам Барби». Дай Бог, чтобы с ростом профессионализма мы эту человеческую близость не растеряли.
С любовью,
Раиса (ex-Найвен)
(послеигровая переписка при участии Нион (сестрица Ломиэль))