Первая лекция прочитанная в Деканате "Тол-Эрессейского Университета"
-на толкиновские и фэндомские темы -лекции, прочитанные в Деканате Тол-Эрессейского Университета ("декабристские мотивы") -из старой публицистики	Обычно все знают о подвиге жен и невест декабристов, добровольно последовавших за своими мужьями/женихами в изгнание. Однако мне вот почему-то сегодня захотелось рассказать о других женщинах. О тех женах, невестах, возлюбленных и любовницах, которые НЕ поехали за своими ненаглядными в Сибирь. Не поехали по очень разным причинам. Иногда - не могли, иногда - могли, но не хотели, иной раз - и хотели, и могли - но вот как-то так обстоятельства сложились… А иной раз просто некуда было ехать. Поэтому и получился у меня такой маленький грустный цикл лекций, которые я могу назвать «Несостоявшиеся декабристки» История первая. Вдова. Ее звали Наталья Михайловна Тевяшова, и она была дочкой мелкого провинциального помещика - дочь южных степей, чернокосая, черноокая, смуглолицая. Такие провинциальные барышни не владели ни французским языком, ни обольстительными светскими манерами. Она познакомилась с подпоручиком Кондратием Рылеевым в то время, когда полк Рылеева стоял на постое возле отцовского поместья, и молодой Рылеев взялся, с согласия почтенного отца семейства, обучать барышень Тевяшовых - Наташу и ее сестру - русской словесности. Обучение вскоре закончилось свадьбой, хотя, кажется, папаша Тевяшов не был в бурном восторге (причиной его недовольства было, как и во все времена, неустойчивое материальное положение юного подпоручика). Рылеев вскоре вышел в отставку, поселился с молодой женой в Петербурге и поступил на службу секретарем в известную Российско-Американскую Торговую компанию, однако семья по-прежнему была достаточно ограничена в средствах.

Наталья Михайловна родила своему мужу двоих детей. Младший сын - Александр - умер в младенчестве, но старшая дочь, Настенька, выжила. К тому моменту, когда развернулись решающие события, Насте Рылеевой было около пяти лет.

Семейное счастье, однако, не заладилось. Наталья Михайловна любила своего непутевого мужа без памяти, - однако взбалмошный поэт супружеской верностью не отличался. Сохранилось мемуарное свидетельство современника о многочисленных любовных похождениях Рылеева. Одно время он спутался с некоей Катериной Малютиной, своей дальней родственницей - женщиной на много лет его старше, вдОвой матерью семейства, - Малютина же тянула из него деньги, которые Рылеев урывал от своего и без того скудного бюджета.

Другая история вышла еще более казусная. Рылеев без памяти влюбился в известную светскую красавицу - полячку, и та отвечала ему взаимностью. Любовный роман был в самом разгаре, когда вдруг стало известно, что польская примадонна - известная аферистка - действовала по заданию царского правительства, пытаясь вызнать у своего любовника информацию о существующих тайных противоправительственных организациях - и, кажется, преуспела в своих целях.

Наталья Михайловна тоже не отличалась кротким характером и бурно припоминала своему мужу все его сомнительные похождения. Короче, супруги жили как кошка с собакой.

А тут еще и начались на квартире у Рылеева сборища Северного тайного общества, - Рылеев с головой окунулся в новую деятельность, и Наталья Михайловна почувствовала себя и вовсе лишней. Присутствовать на собраниях ей не разрешалось, какой-либо информации ей не сообщали, - она ревновала мужа к товарищам. И, кроме того, вполне обоснованно чувствовала потенциальную опасность. Несколько раз она уезжала от мужа, забрав с собой ребенка - к родителям в деревню, - но она все-таки любила, любила… - и потому каждый раз возвращалась.

Роковое междуцарствие застало ее в Петербурге.
Свидетели рассказывают, что, когда Рылеев 14 декабря уходил из дома, то Наталья Михайловна, простоволосая, неодетая, схватив на руки дочь, выскочила из своей комнаты и повисла на руках у мужа с диким криком: «Настенька, проси своего отца, чтобы он не уходил, проси за себя и за меня!» Рылеев вырвался из рук жены и убежал. После восстания он еще успел прийти домой - арестовали его в тот же вечер, на квартире.

После окончания следствия, в ожидании готовящегося приговора, супругам один раз дали свидание: Наталья Михайловна пришла вместе с ребенком. Кроме того, ранее, еще во время следствия, Николай Павлович распорядился выдать жене Рылеева «материальную помощь» - 2000 рублей - по тем временам достаточно приличные деньги для небогатой дворянской семьи, - и позаботился о том, чтобы о его отеческой опеке узнал Рылеев. Результаты не замедлили сказаться, - Кондратий Федорович дал на следствии откровенные показания о подготовке восстания 14 декабря.

Еще за несколько месяцев до того, как был объявлен приговор, жены пытались узнать о будущей судьбе своих мужей. Ходили слухи самые разные - от того, что все арестованные будут казнены, до того, что всех помилуют. Княгиня Трубецкая первая подала прошение о том, чтобы отправиться в ссылку в Сибирь вслед за своим мужем - еще не зная точно, впрочем, о том, будет таковая ссылка или нет. Узнав об этом, Наталья Михайловна также подала прошение. На ее попытки узнать что-либо более определенное, император милостиво сообщил ей дословно следующее: «Никто не будет обижен».

Так и получилось, что до последнего момента Наталья Михайловна не знала о вынесенном приговоре, но то ли сердце ей подсказало, то ли слухи ходили по городу - в ту последнюю ночь она ждала возле равелина, возле Петропавловской крепости. Говорят, что она была в толпе смотревших издали на казнь - но так это или нет - точно проверить невозможно.

Осталось - письмо. Предсмертное письмо, которое написал Рылеев своей жене за несколько часов до казни.

И осталась - вдова с ребенком без средств к существованию. И хотела бы поехать Наталья Михайловна в Сибирь - да некуда было ей ехать. Было ей на тот момент - 25 лет. Родители Натальи Михайловны к тому времени умерли, семья бедствовала, едва ли не голодала. Настеньку надо было отдавать учиться - однако Николай Павлович распорядился не принимать детей осужденных в учебные заведения под их собственной фамилией. И тогда семья пошла на унижение - девочку отдали в Екатерининский институт благородных девиц под чужой фамилией - Кондратьева (так, по имени отца, было принято в то время давать фамилии незаконнорожденным детям).

Наверное, Наталье Михайловне повезло - через несколько лет (в 1833 году) она вышла замуж второй раз, за мелкого чиновника Куковлевского. Здоровье ее уже было подорвано, и на белом свете она не зажилась - умерла около 40 лет от роду.

Интересно, что вдова Рылеева знала о месте захоронения казненных декабристов - кто-то ей показал могилу, хотя захоронения совершалось в глубокой тайне, и до конца своей жизни показывала могилу другим родственникам казненных и тем, кто желал поклониться их памяти.

Настенька же, благополучно отучившись под чужой фамилией, рано выскочила замуж - за некоего дворянина Пущина, дальнего родственника декабриста и лицеиста Ивана Пущина.

Счастье и ей не слишком улыбалось, - однако она оказалась женщиной решительной и практичной. Родила своему мужу девять детей и руководила своим небогатым хозяйством с твердостью и живым житейским умом. Так и разыскал ее вернувшийся из Сибири по амнистии Иван Иванович Пущин, разыскал и обрадовался тому, что она все эти годы хранила память о своих родителях. В годы александровского либерализма Анастасия Кондратьевна принимала участие в издании первого собрания сочинений своего отца. А умерла в глубокой старости, почти дожив до октябрьской революции, - тихо и мирно в своем поместье. О судьбе ее детей и внуков мне не известно…

История вторая. «Холодная и ветреная кокетка, баронесса Дельвиг…»

Это была бы исключительно дущещипательная мелодраматическая история в стиле салонных романов того века, - если бы отнюдь не салонный ее конец.

Девушку звали Софья Михайловна Салтыкова. Единственной дочке богатого московского помещика, было ей на момент начала этой истории (1823 год) около 18 лет.

Барышня Салтыкова - юная прекрасная кокетка - проводила дни своего девичества в отцовской усадьбе в Смоленской губернии, скучая, ожидая женихов и ведя от скуки переписку со своей подружкой - такой же светской барышней. Ах, этот эпистолярный девятнадцатый век! - такой переписки просто не бывает в наши дни, и даже появление e-mail не возродило в полной мере утраченное искусство эпистолярного жанра былых времен. Переписка двух скучающих барышень и сохранила историю этого краткого романа, - для того, чтобы век спустя ее нашел и опубликовал известный в свое время историк, филолог и архивист Б.Модзалевский.

Барышню Салтыкову увидел проживавший поблизости же под Смоленском будущий декабрист Петр Каховский - у него там было крошечное отцовское имение, выморочное и убыточное. Проще говоря, Каховский по меркам тех времен считался не просто бедным - нищим (к тому же он только что вышел в отставку по болезни - в ничтожном чине армейского поручика), - и уж конечно, никак не был подходящей парой для Сонечки Салтыковой.

Однако этот самый нищий обладал пламенной, пылкой душой (в придачу к неуравновешенному характеру) - и любовь его вспыхнула ярким пламенем, озарив на недолгое время его неказистую жизнь. Сонечка же игралась со скуки, завлекая в извечные тенета женского коварства незадачливого кавалера, но постепенно и сама увлекаясь, вдохновленная пылом разворачивающегося романа (роман, разумеется, был чисто платоническим).

Конечно, о браке не могло быть и речи - родители Сонечки были категорически против. "Употреблял все способы пробыть в Крашневе, чтобы еще видеть вас, но все напрасно; читал записку вашего батюшки - он жесток против меня. Говорили ли вы с ним? Бога ради, скажите, что он сказал вам? Есть ли какая надежда, что должен делать я? Отвечайте, заклинаю вас! Можете ли опасаться меня, я дышу вами, не могу выразить, что чувствую, как терзаюсь, расставаясь с вами, и так неожиданно! Ехать ли мне в Петербург? Писать ли к брату вашему, просить ли его, чтоб он помог нам? Неужели все погибло для меня? Вы еще можете быть счастливы, но я, - где найду ту точку земли, где бы мог забыть, не любить вас? Ее нет для меня во Вселенной. Верьте, бури глас не в силах выразить мук моих. Софья Михайловна, я не казался против вас иначе, как я есть, вы должны знать меня, я уверен в вас, вы не захотите играть мною, я много уважаю вас, чтобы мог это думать… Прощайте, друг, Бог, жизнь моя, если любите меня, пишите все, что произошло без меня, отвечайте скорей, молчание ваше убьет меня.
Прощайте, и за пределом гроба, если не умирает душа, я ваш…"

Молодые люди дошли было до того, что Софья Михайловна собралась сбежать вместе со своим нареченным из-под родительской крыши и венчаться тайком, - но в последний момент барышня Салтыкова передумала, и влюбленный Пьер Каховский напрасно прождал свою возлюбленную.

Вскоре после этого, вероятно, прознав о готовящемся побеге, родители запретили Сонечке видеться с Каховским, и довольно быстро увезли ее из имения в Москву.

Еще письмо:
"Жестоко! Вы желаете мне счастья - где оно без вас? Вам легче убить меня - я не живу ни минуты, если вы мне откажете. Я не умею найти слов уговорить вас, прошу, умоляю, решитесь! Чем хотите вы заплатить мне за любовь мою? Простите, я вас упрекаю; заклинаю вас, решитесь, или отвечайте - и нет меня! Одно из двух: или смерть, или я счастлив вами; но пережить я не умею. Ради бога, отвечайте, не мучьте меня, мне легче умереть, чем жить для страдания. Ах! Того ли я ожидал? Не будете отвечать сего дня, я не живу завтра - но ваш я буду и за гробом".

Однако в тот момент Каховский не умер - вскоре он тоже уехал: сначала путешествовать за границу, залечивать раны сердца, - а где-то через год поселился в Петербурге. А осенью 1825 года с подачи Рылеева стал членом Северного тайного общества. Одинокий, бедный, неприкаянный, разочаровавшийся в жизни, - он вызывался на роль цареубийцы, и Рылеев поощрял его в этом стремлении, готовя своего рода кинжал, человека, стоящего вне Общества, которым можно было бы пожертвовать после победы. Накануне 14 декабря Рылеев повторил свое предложение Каховскому и вручил ему кинжал, тот было сначала согласился, однако в последний момент отказался - по причинам странным и непонятным. Однако отправился на площадь и успел там натворить дел - выстрелом смертельно ранил генерал-губернатора Петербурга Милорадовича, приехавшего на площадь агитировать восставших разойтись, застрелил командира лейб-гренадерского полка Стюрлера и ранил еще одного офицера, выступавшего на стороне правительственных войск. Был арестован в тот же вечер. Следствие по делу Каховского - особая, трагическая история, рассказывать которую здесь я не возьмусь. Скажем только лишь, что в письмах своих на имя императора, мотивируя свои действия в обществе и на площади, прорвалось несколько раз - о том, что с «некоторых пор жизнь моя стала мне не дорога». Стоял ли у него перед глазами призрак юной Софи Салтыковой - кто знает? 25 июля 1826 года Каховский был казнен в числе пятерых.

А Сонечка? Вот отрывки из писем, которые она писала подруге вскоре после разрыва:
"Поверишь ли? - я сама не узнаю себя. Я не безразлично отношусь к Пьеру… Да, я люблю его, я не хотела себе в этом сознаться, но я не могу больше скрывать этого от себя, я перечитываю его письма, я повторяю в уме все, что он говорил, все обстоятельства, все подробности моих приключений; затем я вспоминаю, что он тут, что я его, быть может, увижу - и вижу, что я сама ошиблась, что я хотела уверить себя в том, что вылечилась, не вылечившись в действительности… Дорогой друг! Если бы я могла выйти за Пьера! Откуда это, что я все еще принадлежу ему?"
"Я думаю, что даже если я забуду Пьера, то никогда никого не полюблю…"

Однако через некоторое время после своего несостоявшего бегства с Каховским Сонечка вышла замуж (незадолго до восстания 14 декабря). И муж ей достался замечательный, - во всяком случае оставивший заметный след в русской литературе и истории. Лицеист Антон Дельвиг, поэт и одноклассник Пушкина - видимо, он показался капризным родителям достойной Сонечки парой (хотя богатством, вроде бы, также не мог похвастать - может быть, родителей привлекли баронское звание, и лицейское образование, считавшееся в то время элитным и «перспективным»).

Брак оказался неудачным. Современники - писатели, литераторы, журналисты, знакомые с семьей Дельвиг - говорили о том, что у баронессы Дельвиг было холодное сердце, что была она ветреной и пустой кокеткой, что дела и интересы мужа для нее ничего не значили. Рассказывали о ее многочисленных изменах - женщина эта, еще совсем молодая и, видимо, очень красивая, была любовницей едва ли не всего литературного бомонда того времени - в том числе, кстати, знаменитого польского поэта Адама Мицкевича, известного журналиста и литератора Панаева, да, наверное, и многих других.

Теперь сложно сказать, была ли она вообще такая («стерва» - сказали бы сейчас), - или, может быть, мстила за что-то Дельвигу лично - быть может, вспоминала Каховского? Вероятно, самого Дельвига она не любила, вышла за него замуж, лишь покорная воле родителей. Говорят, что Дельвиг был в числе свидетелей казни декабристов 25 июля на кронверке - смотрел издали, из-за рва. Казнь состоялась около шести часов утра - а между современники дружно вспоминают о том, что Антон Дельвиг был редкая засоня. Была ли с ним в тот день его жена - неизвестно, и можно только догадываться о том, что подвигло Дельвига встать в такую рань вопреки своим собственным привычкам.

Дельвиг не долго прожил на свете, умер в возрасте всего 33 лет - главным образом от пьянства и депрессии. Друзья обвиняли в том числе и его жену - за ее холодность и бездушие, за то, что свела своего мужа преждевременно в могилу. Детей у четы Дельвиг не было.

Софья Михайловна недолго продержалась во вдовах - менее полугода спустя выскочила замуж за брата поэта Баратынского. И опять то же самое - измены, кокетство увядающей красавицы, и ранняя смерть мужа. «Это прямо-таки какая-то роковая женщина подле русской поэзии - все, кто любил ее, умирали» - примерно так высказался в те дни один из современников.

Третьим браком она вышла замуж за князя Гагарина - и, кажется, родила детей. Больше мне о ней ничего не известно - она умерла в 1888 году глубокой, всеми забытой старухой.

История третья. Дочки сенатора Бороздина

У проживавшего на Украине богатого и знатного сенатора Бороздина было две дочери - Мария Андреевна и Екатерина Андреевна, и обеих захватил вихрь декабристской трагедии.

Старшая дочь - Мария - вышла замуж против воли отца за члена Южного общества Иосифа Поджио. Причин для недовольства у папеньки было несколько - Поджио был католик (межконфессиональные браки в те дни были в принципе допустимы, но не особенно приняты), вдовец с двумя детьми на руках, а кроме того - член тайного общества. О существовании же тайных обществ в те дни на Украине, как было замечено, не знало разве что царское правительство. Сенатор Бороздин беспокоился о будущем дочери. В декабре 1825 года на Украине начались аресты. Иосифа Поджио арестовали на глазах у беременной жены и отправили на следствие в Петербург. Мария рвалась к мужу, но… отец опять проявил заботу о дочери. Осужденного по четвертому разряду Поджио должны были бы отправить, как и остальных осужденных, в Сибирь --и Мария собиралась последовать за мужем. Однако стараниями и связями папаши Бороздина, осужденного на каторгу не отправили, а заточили в одиночку в Шлиссельбургской крепости, где он и провел около 8 лет. Мария ничего не знала о судьбе мужа, обивала пороги правительственных учреждений - но ответом ей было молчание. Через восемь лет молодая женщина иссякла, отступилась. И, воспользовавшись дарованным правом на развод с государственным преступником, вышла замуж второй раз - за князя Гагарина. Вскорости после этого Поджио - рано поседевшего и постаревшего - выпустили из крепости и отправили, минуя каторжные работы, прямиком на поселение в сибирскую глушь.

Существует и несколько другая версия, более благоприятная для «репутации» Марии Бороздиной, - якобы отец Бороздиной сообщил ей, что муж находится в крепости и тяжело болен, в том числе скорбутом (цингой), и что его незамедлительно переместят на поселение в Сибирь, в более щадящие условия для здоровья, если она забудет его и вторично выйдет замуж, в противном же случае - ему суждено сгнить в крепости.
Но как было на самом деле - покрыто тайной…

Еще более запутанная история вышла с Катенькой Бороздиной - ее роман с молодым и пылким декабристом-южаниным Михаилом Бестужевым-Рюминым также оброс многочисленной перепиской.

Молодые люди любили друг друга - но в данном случае браку воспротивились родители Бестужева - ссылаясь на молодость сына, его малый чин и затрудненность карьеры для бывших семеновских офицеров после восстания Семеновского полка. Длительные уговоры и переписка, попытка вмешательства друга Бестужева - декабриста Сергея Муравьева - ни к чему не привели, родители не дали благословения на брак.

Бестужев открыл предмету своей страстной любви существование тайного общества и предупредил девушку, что, возможно, его ждет каторга, Сибирь, - и юная Катенька, восторженно внимая мужу, давала обещание последовать за ним хоть на край света.

Родственник Бестужева, посредничавший между влюбленными и родителями, писал по этому поводу:
"Молодая особа, которую сейчас ничто не пугает, обманывает самое себя относительно будущего так же, как и ты, и также раскается; однако, когда имеешь немного опыта, знаешь, что это общий язык всех молодых людей, которые желают пожениться. Пусть влюбленный скажет своей возлюбленной, что через два дня после брака он должен поселиться в глубине Сибири, - и вперед отвечу ему: будут счастливы последовать за ним в ссылку, любовь-де скрашивает пустыни - и все высокие слова, которым одна неопытность придает некоторое значение".

Однако обстоятельства оказались сильнее молодой пары - влюбленные расстались.
В отчаянии от родительского отказа Бестужев писал:
"вы не можете себе представить ужасное будущее, которое меня ожидает. К счастью, возле меня находится друг (С.Муравьев - Р.Д.), который разделяет мои печали, утешать меня в них было бы сверх сил. Не подумайте же, что я хочу вас испугать намеком на самоубийство. Нет. Я не покушусь на жизнь, с которой, может быть, соединена жизнь моих престарелых родителей… Причина образа действий моих родителей, на мой взгляд, заключается в их убеждении, что я глупец, которого всякий может провести в собственных интересах. Я не знаю, утешительно ли такое мнение о 24-летнем сыне, но мне хочется верить, что оно несправедливо".

Укротила бы женитьба неистового заговорщика? Кто знает… Бестужев с головой окунулся в подготовку восстания на юге, а предмет его любви Катенька Бороздина через полтора года вышла замуж… тоже за декабриста, молодого поручика Владимира Лихарева.

Лихарев был также арестован (и тоже, что характерно, при беременной жене) и свой срок - правда, сравнительно небольшой - получил. Однако Катерина Лихарева за мужем в Сибирь не последовала, как обещала прежнему жениху, а, воспользовавшись правом на развод, через несколько лет вышла замуж второй раз за Льва Шостака. И как просто теперь предположить, что девица, которая не пошла за Лихаревым в Сибирь, не пошла бы и за Бестужевым. Но кто знает, кто докажет? Говорила, что пойдет; видно, любила, может, за Лихарева пошла с горя?

Лихарев недолго был на каторжных работах - уже в 1828 году он вышел на поселение. Узнав о повторном замужестве своей жены, он, по свидетельству очевидцев, словно разума лишился, не находил себе места. Вскорости он попросился рядовым на Кавказ - и в битве сложил свою голову. Говорят, что в кармане его нашли портрет красивой женщины - Екатерины Лихаревой, урожденной Бороздиной, во втором замужестве - Шостак.

История 4. Невеста Муханова

Варвара Михайловна Шаховская более десяти лет считалась невестой декабриста Петра Муханова. Еще за несколько лет до восстания декабристов им не был разрешен брак по церковным правилам (сестра Муханова вышла замуж за брата Шаховской). Однако, казалось - не было бы счастья, да несчастье помогло, - после приговора и лишения Муханова гражданских прав оба надеялись на возможность соединения. Варвара Михайловна отправилась в Сибирь, и, пока надежда на брак теплилась, жила в Иркутске, в доме мужа своей сестры А.Н.Муравьева.

Вся нелегальная переписка декабристов в то время шла через Иркутстк, и именно Варвара Михайловна стала главной пособницей в этих нелегальных связях. В 1832 году специально засланный провокатор Роман Медокс, проникнув в дом Муравьева и разыгрывая роль влюбленного в Шаховскую, пытался скомпрометировать ее: он придумал новый заговор декабристов, центральную роль в котором отводил в Сибири - Варваре Шаховской, а в Москве - Е.Ф.Муравьевой (матери декабриста Никиты Муравьева, также активно участвовавшей в организации помощи заключенным).

Заговора, разумеется, не было, но тайные сношения велись весьма интенсивно. И.Д.Якушкин, например, рассказывает о передаче Шаховской ящика с табаком: «В этом ящике было двойное дно, и при таком устройстве он заключал в себе, тайно, много писем, которые княжна Шаховская должна была доставить по назначению с удобным случаем».

В конце концов генерал-губернатор Лавинский перехватил два письма В.М.Шаховской и ее сестры П.М.Муравьевой. И в то время как Муханов ожидал «решительного известия от своей неоцененной невесты», шеф жандармов из Петербурга слал строгое внушение А.Н.Муравьеву: «Милостивый государь Александр Николаевич, получив от г. генерал-губернатора Восточной Сибири письма супруги и невестки вашей, писанные к государственному преступнику Муханову и отправленные ими тайным образом в ящике с семенами, имевшим двойное дно, я не излишним считаю препроводить оные при сем в подлиннике к Вам. Обстоятельство сие должно служить Вам убеждением, сколь необходимо Вам иметь бдительное наблюдение и в самом доме Вашем. Письма сии, конечно, не заключают в себе ничего преступного, но случай сей ведет к заключению о расположении и возможности вести скрытно от правительства переписку с государственными преступниками; и когда уже таковая переписка проистекает из среды семейства и из самого дома начальника губернии, то какую же уверенность можно иметь, что подобные секретные переписки не ведутся и другими государственными преступниками, в управляемом вами губернии поселенными?»

Вероятно, это событие окончательно решило судьбу влюбленных. Варвару Шаховскую заставили каяться Бенкендорфу в том, что она, «забыв всякие соображения, позволила себе увлечься…» «Но кто на свете, ощутив близость счастья, нашел бы в себе еще силы отказаться от возможности его получить, быв несчастной, как я, в течение всей своей жизни…»

Брак был окончательно запрещен в 1833 году. Через три года Шаховская умерла в Симферополе от чахотки.

История 5. «Во имя бога, разреши мне приехать!»

Трагично сложилась жизнь Анастасии Васильевны Якушкиной - урожденной Шереметевой. 16-летней девочкой, по страстной любви, она вышла замуж за друга своей матери, Н.Н.Шереметевой, Ивана Дмитриевича Якушкина, который был старше невесты на четырнадцать лет.

Странный это был брак. Сам Якушкин в молодости был безумно влюблен в другую женщину - Наталью Щербатову, и сватался к ней. После отказа Щербатовой хотел покончить с собой, затем в 1817 году на собрании Московского союза Спасения вызывался убить Императора Александра Павловича (да-да, тот самый случай, который у Пушкина - «меланхолический Якушкин, казалось, молча обнажал цареубийственный кинжал») - его решение пойти на смертельный поединок с самодержцем объясняли тем, что Якушкин «в мучениях несчастной любви ненавидел жизнь». Отговорил Якушкина другой декабрист - Сергей Муравьев, но Якушкин еще долго хандрил. Уже после революции были опубликованы письма Н.Д.Щербатовой, связанные с личной драмой Якушкина в 1817 году. Узнав о его намерении покончить с собой, Наталья Дмитриевна писала: «Живите, Якушкин!.. Имейте мужество быть счастливым и подумайте о том, что от этого зависит счастие, спокойствие и самое здоровье Телании» (т.е. Наталии, буквы в имени переставлены». Якушкин тут же откликнулся: «Неужели мне суждено быть виновником одних только Ваших беспокойств, между тем как я отдал бы жизнь свою за минуту Вашего покоя!.. Вы повелеваете, чтобы я продолжал влачить свое существование; Ваша воля будет исполнена. Я буду жить и даже по возможности без жалоб. Только бы Вы смогли быть спокойны и счастливы».

Наталья Дмитриевна предпочла другого «цареубийцу» - князя Шаховского, в котором находила «много ума, возвышенную душу, превосходное сердце». В 1819 году стала его женой, в 1820 г. родила сына Дмитрия. Князь Шаховской, некогда готовый «посягнуть на жизнь государя», отошел от тайного общества, вышел в отставку, чтобы заняться хозяйством…

2 марта 1826 года отставной майор Федор Шаховской, один из учредителей бывших Союзов Спасения и Благоденствия, добровольно явился к нижегородскому губернатору, узнав о том, что Следственная комиссия в Петербурге разыскивает его.

Судьба Натальи Щербатовой оказалась не мене трагичной, чем судьба Якушкина. Отправленный в ссылку, Федор Шаховской сошел с ума. Наталья Дмитриевна добивалась его перевода в отдаленное имение. Император в конце концов разрешил перевезти больного в Суздаль, в Спасо-Евфимиев монастырь, а жене поселиться неподалеку. Здесь Наталья Дмитриевна и схоронила мужа через два месяца после приезда. Умерла она в глубокой старости, восьмидесяти девяти лет, в одиночестве, пережив намного не только мужа, но и сына.

Якушкина арестовали значительно раньше, чем Шаховского - 10 января, в Москве, за вечерним чаем в кругу семьи. 14 января он был доставлен в Петропавловскую крепость с царским указанием: «Заковать в ножные и ручные железа; поступать с ним строго и не иначе содержать, как злодея».
Юная Анастасия Якушкина родила второго сына через десять дней после ареста мужа.

Якушкина приговорили к смертной казни, замененной 20-летней каторгой. Вначале его отправили в Финляндию, в Роченсальмскую крепость, затем в Сибирь. Тещу - Н.Н.Шереметеву, с ее высокими связями, всякий раз предупреждали об отправлении очередной партии декабристов. Не зная, будет ли там Якушкин, Анастасия Васильевна в сопровождении матери, с двумя малолетними сыновьями трижды выезжала в Ярославль: через него проходила дорога в Сибирь. Только в третий раз ей повезло. 15 октября 1827 года она последний раз виделась с мужем.

Якушкина рвалась ехать вслед за мужем. Однако Якушкин узнал, что женам, отправляющимся вслед за мужьями, брать с собой детей запрещено (почти все уехавшие женщины оставляли в России детей - Волконская оставила сына, Александра Муравьева - четверых, а Александра Давыдова - аж шестерых детей, пристроив их к родственникам). Якушкин полагал, что только мать, при всей ее молодости, может дать детям должное воспитание. Иван Дмитриевич не разрешает своей жене сопровождать его на каторгу. Дальше были - письма, дальше были - дневники Анастасии Якушкиной, опубликованные потомками декабриста через сто с лишним лет. Дневник Анастасии Васильевны (с 19 октября по 8 декабря 1827 года) предназначался одному мужу, который получил его, вероятно, через Наталью Фонвизину. Дневниковые записи за два месяца - это страстное объяснение в любви, это беспрерывные мольбы к мужу разрешить ей приехать к нему в Сибирь.

«У меня к тебе все чувства любви, дружбы, уважения, энтузиазма, и я отдала бы все на свете, чтобы быть совершенной, для того, чтобы у тебя могло быть ко мне такое же исключительное чувство, какое я питаю к тебе. Ты можешь быть счастлив без меня, зная, что я нахожусь с нашими детьми, а я, даже находясь с ними, не могу быть счастливой» - пишет Анастасия Васильевна 19 октября 1827 года, через четыре дня после расставания с мужем.

Четыре года Якушкин упорствовал. Потомки декабриста и исследователи затрудняются однозначно определить причину этого решения. С одной стороны, Якушкин действительно по-видимому не желал, чтобы дети попали во враждебную ему среду - так, зять Анастасии Васильевны, бывший декабрист Михаил Муравьев, успешно приближался к будущей карьере Муравьева-«вешателя». И все-таки… несомненно, что Якушкин не испытывал к жене таких же чувств, как она к нему. Может быть, значительная разница в возрасте, а может быть и прежняя роковая любовь к Щербатовой, лежала между мужем и женой?

Из писем Якушкина можно предположить, что мать жены ему была духовно значительно ближе при всей разности их мировоззрений. Надежда Николаевна Шереметева (урожденная Тютчева, тетка поэта), действительно была незаурядным человеком, умным и начитанным. Недаром ее считали «духовной матерью» позднего Гоголя, другом П.Я.Чаадаева. Впоследствии Шереметева сблизилась с кружком московских славянофилов (Аксаковы, Самарины).

Итак, через четыре года Якушкин, наконец, разрешил жене оставить детей. Но было уже поздно: Николай I категорически отказал Анастасии Васильевне, то ли из-за личной неприязни к Якушкину, то ли из-за интриг Муравьевых… Царская резолюция 1832 г: «Отклонить под благовидным предлогом» - явилась следствием доклада III отделения: «По собранным частным сведениям оказалось, что Якушкина не искренно желает ехать в Сибирь, а принуждает ее к тому ее мать, женщина странная. Она выдала ее замуж за Якушкина… Если можно воспрепятствовать этой поездке, то оказала будет милость всему семейству».

Возможно, кому-то милость и была оказана, но только не Анастасии Васильевне, вся жизнь и счастье которой заключались в муже, в соединении с ним. Она прожила еще четырнадцать лет, умерла 40-летней, за одиннадцать лет до смерти Якушкина, с которым ей уже не суждено было свидеться.

В одном декабрист оказался прав: Анастасия Васильевна хорошо воспитала сыновей, она привила им не только любовь к отцу, но и уважение к его взглядам.

Вот как написал о матери младший сын Евгений: «Она мне всегда казалась совершенством, и я без глубокого умиления и горячей любви не могу и теперь вспоминать о ней. Может быть, моя любовь, мое благоговение перед ней преувеличивают ее достоинства, но я не встречал женщины лучше ее. Она была совершенная красавица, замечательно умна и превосходно образованна… Я не встречал женщины, которая была бы добрее ее. Она готова была отдать все, что у нее было, чтобы помочь нуждающемуся… Все люди были для нее равны, все были ближние. И действительно, она одинаково обращалась со всеми, был ли это богач, знатный человек или нищий, ко всем она относилась одинаково…
Прислуга и простой народ любили ее чуть не до обожания…»

Иван Дмитриевич Якушкин, узнав о смерти жены, в память о ней открыл первую в Сибири школу для девочек.

Сын, Евгений Иванович Якушкин, впервые увидел отца уже взрослым, вполне сложившимся человеком, двадцати семи лет: служа в Министерстве государственных имуществ, Евгений добился в 1853 году командировки в Сибирь.

Он стал не только хранителей декабристских традиций и реликвий, но и прямым продолжателем дела отца - он был тайным корреспондентом герценовской «Полярной звезды» и сыграл огромную роль в публикации прежде запрещенных материалов о движении декабристов; благодаря ему впервые за границей были опубликованы записки И.Якушкина, воспоминания И.Пущина, бумаги Рылеева, ряд неизданных ранее и запрещенных произведений Пушкина.

Многие воспоминания декабристов не только были опубликованы, но и написаны благодаря усилиям Евгения - он буквально заставил записать воспоминания Оболенского, Штейнгеля, Басаргина.. Вообще он сыграл исключительную роль в жизни ветеранов, вернувшихся из сибирской ссылки: он помог старикам устроиться в новом для них мире, не растеряться, через Евгения Ивановича они держали связь между собой; по его инициативе возникла артель, объединившая декабристов по всей стране, помогавшая всем нуждающимся - Евгений был бессменным руководителем артели и распорядителем, пользовался безграничным доверием, уважением и любовью товарищей отца.

Умер он в 1905 году.
И по сей день потомки семьи Якушкиных - одни из активистов и собирателей наследия декабристов.


Что-то мои рассказы становятся все печальнее и печальнее. И, если первые истории были так или иначе связаны с судьбой казненных декабристов - то в этих последних историях речь идет о вечной разлуке живых.

История 6. Карен Стэнгрэн, морская невеста.

Не так уж много известно об этой истории. Карен Стэнгрэн была младшей дочерью шведского врача-хирурга Артура Стэнгрэна, приехавшего около 1820 года вместе с семьей - женой и двумя дочерьми - в Россию на заработки. Собственно говоря, выбор именно России как страны длительного проживания семьей Стэнгрэн был не случаен - мать семейства, Сельма Стэнгрэн, урожденная Сутгоф (по русски - Сельма Эдвардовна), имела родственников в России, в частности, приходилась двоюродной сестрой будущему декабристу Александру Сутгофу, участнику восстания на Сенатской 14 декабря. Две девицы Стэнгрэн - на выданье - черноволосая и черноглазая Мари (редкость в Скандинавии!) - и совсем еще юная, рыжеволосая и зеленоглазая Карен. Старшую дочь вскоре выдали замуж за сотрудника Шведского посольства в России - некоего Томаса Вассберга (кстати, неоднократный олимпийский чемпион по лыжному спорту Томас Вассберг - потомок этой семьи).

Карен была романтической девицей, судя по сохранившимся дневникам - шестнадцатилетняя девушка рассуждала о «благе человечества и пользе служения». Ее романтический порыв неожиданно пришел к своему логическому завершению. Шведская лютеранская церковь в Петербурге сохранила память об этих первых встречах, - где познакомились юная Карен и будущий декабрист Константин Торсон.

Константин Петрович, несомненно, идеально отвечал представлениям Карен о «людях, приносящих пользу человечеству». Морской офицер, герой Отечественной Войны 1812 года, он был участником (в 1819-1821 годах) прославленной Южной Полярной экспедиции. Двухлетнее кругосветное плавание на шлюпах «Восток» и «Мирный» совершило блистательное, выдающееся по тем временам научное открытие - перейдя Южный Полярный Круг, достигло неведомых прежде берегов таинственного материка - Антарктиды. Участников экспедиции чествовали ученые по всему миру. Торсон - старший лейтенант шлюпа «Восток», второй помощник начальника экспедиции Ф.Беллинсгаузена, - выполнял в экспедиции, помимо собственно обязанностей вахтенного офицера, обязанности этнографа, специалиста по «связям с дикими народами», и историка-хрониста и заслужил самую высокую оценку. Он был из очень бедной семьи, сирота, выросший без отца и воспитывавшийся в кадетском морском корпусе «за казенный счет», - однако заслуги боевого офицера и героя прославленной экспедиции открыли для молодого лейтенанта возможности для карьеры. Вскоре после возвращения из экспедиции Торсон был назначен старшим адъютантом Адмиралтейства и руководителем комиссии по обработке материалов Южной экспедиции.

Вероятно, поэтому, когда влюбленные молодые люди объявили о своем желании пожениться, - почтенный хирург Артур Стэнгрэн, озабоченный счастьем своей младшей дочери, охотно дал свое родительское благословение (а Торсон, кроме того, был лютеранином - обрусевшим наполовину шведом, наполовину голландцем). Официальное обручение состоялось в той же лютеранской церкви в декабре 1824 года, - и примерно в это же время Торсон стал членом Северного Тайного общества.

Карьера в Адмиралтействе у упрямого лейтенанта сложилась не слишком хорошо - он был из тех людей, которые, несмотря на свой ум, образование и блестящие способности, всегда являются неугодными начальству (о трагической судьбе Торсона - см. здесь же отдельную лекцию - «Переименованный остров»). Однако - не было бы счастья, да несчастье помогло, - после особенно крупного конфликта начальство решило избавиться от неугодного адъютанта своеобразным путем - назначив его начальником вновь снаряжающейся экспедиции в район Северного полюса (в поисках великого Северного морского пути). Экспедиция на двух шлюпах должна была быть полностью снаряжена к весне 1826 года и продолжаться около трех лет, с предполагающимися двумя зимовками в северных льдах - условие, по тем временам неслыханное, крайне рискованное. Надо ли говорить, как был счастлив Торсон и с каким энтузиазмом он окунулся в подготовку экспедиции?

А Карен? Свадьбу решили отложить до возвращения жениха из плавания. Рыжеволосая Карен согласилась ждать своего жениха, ждать больше четырех лет, - велика была сила ее любви. Жизнь же распорядилась по другому.

15 декабря 1825 года Торсон был арестован по обвинению в подготовке к восстанию 14 декабря - хотя непосредственного участия в восстании он не принимал, и после дворцового допроса отправлен в одну из финских крепостей. Юная Карен заболела от горя.

В дело пыталась вмешаться Сельма Стэнгрэн - в архивах сохранилось ее письмо на имя императора Николая Первого, где она пытается добиться того, чтобы незадачливого жениха ее дочери отпустили «на поруки», дали возможность молодым людям пожениться и всем вместе выехать за границу - с гарантией последующего неучастия в «российской политике». Сельме Эдвардовне в ее слезной просьбе было отказано. Вскоре после объявления приговора Сельма Стэнгрэн каким-то образом (вероятно, за взятку) сумела добиться свидания с Торсоном в тюрьме и, видимо, рассказать ему о том, что произошло. Карен на свидание не явилась.

Торсон был осужден по второму разряду на двадцать лет каторжных работ и с одной из первых партий арестантов отправлен в Сибирь. Незадолго до этого семья Стэнгрэн - мать, отец, старшая сестра Мари с мужем и успевшим родиться в России ребенком, и молодая Карен - растерянная, оглушенная, убитая горем, - по прямому совету, переданному официальными лицами от Императора, выехали обратно в Швецию. Обратно в Россию они уже не вернулись.

Весной 1826 года кругосветная экспедиция в район Северного полюса отправилась из Кронштадта, возглавляемая известным мореплавателем Литке. Поставленных перед ней целей - открытия проходимого Северного морского пути - экспедиция не достигла, хотя и сделала за два года работы немало интересных открытий.

Кто знает, кто скажет - отчего Карен Стэнгрэн не действовала хотя бы также, как другая иностранная невеста - Полина Гебль, которая своим неистребимым упорством пробила таки стену казенного николаевского бюрократизма и отправилась в Сибирь к своему возлюбленному Анненкову? Обещалась ждать из плавания - и сломалась, не дождалась из ссылки? Но быть невестой героя-моряка и быть невестой политического преступника - наверное, не одно и то же? Кто знает, кто скажет…

Карен долго болела, а когда выздоровела, взялась помогать отцу в возглавляемом им госпитале. Возможно, авторитет и связи отца, а возможно, ее собственное упорство сделали чудо - ей удалось получить высшее медицинское образование - едва ли не уникальный случай для женщины в то время. Уже позже она имела самостоятельную врачебную практику, специализируясь на редкой в те времена специальности - детской неврологии; была уважаемым человеком - членом Королевского шведского медицинского общества. Трижды еще сватались к Карен Стэнгрэн женихи - однажды она уже было дала согласие, но в последний момент все же отказала. Так и осталась одинокой и бездетной, находя выход своим материнским инстинктам в воспитании многочисленных детей и внуков своей сестрицы Мари, а также в общении со своими маленькими пациентами. До окончания царствования Николая Павловича никаких связей с Россией не поддерживала.

Судьба Торсона в Сибири - тема для отдельного разговора, не слишком веселая, надо признать, тема. В 1836 году он вышел с каторги на поселение, жил в Забайкалье - сначала в крепости Акша, потом в Ново-Селенгинске. Через некоторое время к нему в Сибирь в ссылку приехали старенькая мать и единственная незамужняя сестра Екатерина. От своей служанки, Прасковьи Кондратьевой, Торсон имел двоих внебрачных детей - сына Петра и дочку Елизавету. О судьбе Петра вроде бы ничего не известно, а Елизавета выросла и вышла замуж за кяхтинского купца Иконникова. Ее потомок - тоже Елизавета Ивановна Иконникова живет в Сибири и поныне, сейчас уже на пенсии. Семейство Иконниковых прошло через все прелести советской власти, в том числе сталинские лагеря.

Торсон умер в ссылке в Новоселенгинске в 1851 году, через год там же умерла его престарелая мать (в возрасте более 90 лет). Екатерина Петровна Торсон после амнистии возвратилась в европейскую Россию и жила там, судя по всему, в крайней бедности, на средства лютеранского приюта.

Через некоторое время после амнистии Карен Стэнгрэн через российское посольство в Швеции сделала запрос о судьбе амнистированного государственного преступника Торсона. Ответ пришел почти через год - в ответе сообщалось, что бывший государственный преступник Торсон умер в Сибири несколько лет назад.

Есть данные, что в последние годы Карен Стэнгрэн состояла в переписке с вернувшейся Екатериной Торсон, и, поскольку проследить последние годы жизни Катерины Петровны исследователям не удавалось, возникло предположение, что Катерина отправилась доживать свой век в Швецию - на попечение Карен Стэнгрэн. Точно проверить это предположение пока невозможно.

«Морская невеста» Карен Стэнгрэн умерла, кажется, в 1885 году.

История 7. Кронштадский романс.

А вот еще одна "морская" история.

Нет повести печальнее на свете, чем повесть о любви моряка Николая Александровича Бестужева к жене другого моряка - Любови Ивановне Степовой…

Началась эта история в 1812 году - в это время будущему декабристу, в то время мичману - воспитателю Морского корпуса Николаю Бестужеву шел 21-й год. Осенью 1812 года, как раз после того, как была оставлена Москва, пришел приказ - Морской кадетский корпус срочно перевезти в Свеаборг. Старшие офицеры корпуса занимались обороною Кронштадта на случай внезапного появления французов, и Бестужев, едва ли не один, перевез через залив и благополучно устроил десятки мальчиков; самые старшие из них были ненамного его моложе, а малыши (среди которых находились младшие братья Бестужевы - Мишель и Петр) хныкали, мерзли, боялись и требовали любви и нежности.

Как ни скромен, сдержан был молодой мичман, а слух о его достоинствах распространился в морской среде. В Свеаборге старшие морские офицеры и их семьи навещали кронштадских кадетов и старались, чем возможно, облегчить их долю. Тут устроили еще театр, где Бестужев был и режиссер, и главный актер, и художник, и плотник - в общем, мастер на все руки. Тогда-то и случилось роковое событие - капитан-лейтенант (вскоре уже капитан II ранга) Михаил Гаврилович Степовой представил, - на свою голову, как вскоре выяснилось, - Николая Бестужева своей жене Любови Ивановне.

Капитану Степовому было в ту пору 43 года, жене его - 30 лет, детей у них не было.

А дальше… дальше - понеслось. Властная, сильная, страстная - Любовь Ивановна, конечно, не ожидала поначалу далеких последствий от своего материнского ухаживания, дружеского ободрения, оказываемого молодому мичману. Нет, сама Любовь Ивановна, даже немного увлекшись юношей - никогда бы не перешла рубежа, - это подтверждают ее знавшие. Замечая усилившуюся страсть Николая Александровича и помня о его добрых отношениях с мужем, Любовь Ивановна тоже думала, что честнейший Николай Александрович не сможет перейти этой грани; однажды в иносказательном разговоре она заметила, что для мужчины дружество выше любви и - "Вы повеситесь, прежде чем сумеет обмануть приятеля даже ради высочайшей, неслыханной страсти". Николай Александрович опустил голову и, помолчав, посмотрел ей прямо в глаз и сказал твердо: "Не повешусь!". Любовь Ивановна признания в такой форме не ожидала, смутилась и - решилась. И стала она на их секретном языке, языке влюбленных - Любовью Бестужевной…

Через несколько месяцев, во время плавания вокруг Европы на корабле "Не тронь меня", Николай Александрович писал Любови Ивановне из Голландии:
"Я живу не живя или скорее только существую, счастье мое ушло, и мне не остается ничего, кроме воспоминаний... Все, что есть у меня сейчас дорогого, - это Ваш медальон, который я ношу… Может быть, еще три-четыре месяца, и я буду иметь счастье прижать Вас к своей груди. Прощайте. Знайте, что я никогда не изменю Вам. Прощайте. Ваш навсегда."

Еще письмо:
"Я не могу удержаться от того, чтобы не написать Вам несколько строк; с какой радостью я полетел бы к Вам сказать сто раз, что я люблю Вас, что живу для Вас… что каждое мгновение посвящено Вам…"

Любовная страсть их была раскаленной, неудержимой, сжигающей любые препятствия.
В 1818-м, на шестом году любви, у Любови Ивановны родилась дочь Лиза, через год = дочь Софья, еще через три года - Варвара. Разумеется, нельзя сказать со 100% уверенностью о том, что эти девочки не были детьми самого Степового - но... сохранились их портреты. И сохранились поздние письма Николая Александровича к этим детям (об этом - ниже), так что особенных сомнений в отцовстве ни у современников, ни у потомков не возникало.

Едва начав понимать и говорить, Лиза, Соня и Варя души не чаяли в Николае Александровиче - он умел делать самодельные игрушки, показывал фокусы и отвечал на самые каверзные детские вопросы.

Отчего любовники не соединились? Сейчас сложно сказать. Развод в те времена получить было непросто, и одним из оснований для развода была как раз - доказанная измена жены. Однако при таком раскладе Любовь Ивановна лишилась бы, по законам того времени, дочерей. Кроме того, развод, скандал означал бы крушение карьеры и для Бестужева, и для Степового. Михаил Гаврилович был добрый и слабовольный человек. Он любил свою жену и хотел, чтобы она осталась, - сохраняя внешний домашний декорум. Бестужеву этот сложный обман был не по душе, - но не он решал, а Любовь Ивановна сказала, что так будет лучше. Шли годы, дети росли, учителем их все чаще являлся Михаил Бестужев, младшие Бестужевы - Петр и Павел, - часто гостили на кронштадской квартире Степовых, а когда Любовь Ивановна приезжала в Петербург, она общалась с матерью Бестужева и его сестрами. К этому времени Николай Александрович стал капитан-лейтенантом, приобретал литературную и научную известность, считался уже главным историком российского флота, директором Морского Музея; Лазарев, Беллинсгаузен, Крузенштерн, Головнин его знали и уважали; а бестужевская любовь пошла на второй десяток лет, не только не слабея, но еще и разгораясь.

А затем… затем - Бестужев, один из активнейших членов Северного Тайного общества, участник подготовки к восстанию 14 декабря, в день восстания он собственноручно вывел на Сенатскую площадь Морской Гвардейский экипаж… После разгрома восстания Бестужев поначалу решился бежать и переправился в Кронштадт, переодетый в костюм простолюдина. Цель его была - переправиться в Финляндию, а затем - в Швецию. Следующий случай сохранился в мемуарах братьев Бестужевых. Перебравшись из Питера в Кронштадт, Бестужев сидел в пустом помещении и ожидал темноты, чтобы бежать дальше. Вдруг вошли два человека - и один из них не кто иной, как Михаил Степовой. Увидев Николая Александровича, они остолбенели, а Михаил Гаврилович сказал: "Нам всем приказано вас искать".

- Ну что ж, - отвечал Бестужев, - вот вам хороший случай сосчитаться со мною за все.
Михаил Гаврилович переменился в лице. Его напарник стал говорить, что приказ есть приказ, что их могли заметить входящими в избу и что делать нечего, а надо Бестужева сдать по команде. Однако Степовой, из них двоих старший по званию, отвечал дословно так, что им приказано искать, но не приказано найти. И с этими словами поднялся, посоветовал Бестужеву идти по адресу знакомого матроса и вышел вон.
Благородный поступок этот был последней мерой для утомленных за сутки нервов Николая Бестужева. Он заснул, может быть потеряв драгоценное для бегства время, а затем по дороге был опознан и вскоре оказался в руках жандармов.

А затем были месяцы допросов, месяцы следствия, письма от родных - но ни одной строки, ни одного письма, написанного ее рукою; ничего не было, и, зная находчивость и энергию Любови Ивановны, Бестужев не верил, будто не имелось никакой возможности.

Приговор над моряками-декабристами исполняли в Кронштадте, и Бестужев, когда с него сдирали эполеты и ломал саблю над головою, все высматривал на берегу любимые лица. Не нашел.

Бестужева отправили поначалу в Шлиссельбург, а перед отправкой дали свидание с матерью и сестрами. Положение семьи было отчаянное: четверо братьев было осуждено, вскоре вслед за ними разжалуют и отправят на Кавказ и самого младшего - Павла. И вот тут-то, во время свидания, старшая сестра, Елена Александровна, и улучила минутку, чтобы шепнуть брату: "Степовая просит забыть ее имя ради детей". Приказ - не писать, не спрашивать ничего, не получать вестей; приказ - считать ее умершей, то есть умереть самому.

Позднее Николай Александрович признавался, что в Шлиссельбурге был, как никогда, близок к помешательству, самоубийству, "простому, многажды описанному в романах самоубийству от любви". А затем Сибирь, письма Бестужеву из России приходят без единого упоминания любимого имени; и мастерский портрет Степовой, написанный на каторге по памяти; и из кандалов, которые декабристы в остроге носили в первые годы, а затем царским указом сняли, Бестужев выточил всем памятные кольца - черные с позолотой, - и усмехался, и толковал о "венчании с госпожей каторгой". И искал забвения - в сотне художеств, ремесел, сочинений.

В Сибири Николай Александрович много лет спустя сошелся с местной буряткой; у них родилось двое детей, сын Дмитрий и дочь Екатерина. Детей любезно усыновил местный купец Старцев. Екатерина впоследствии вышла замуж за местного зажиточного бурята - Гомбоева, уехала в Харбин, дожила до глубокой старости - погибла в возрасте около 90 лет во время известного конфликта на КВЖД.

А что же Степовые? Когда Николай Александрович вышел на поселение - переписка и контакты возобновились, теперь это стало не опасно. Письма эти - горькие и страшные свидетельства.

Николай Александрович - сестре Елене:
"Боже мой, как мне жаль Михайлу Гавриловича, каков-то он, я видел про него страшный сон. Что поделывает Любовь Ивановна и ее милые дети?"

Николай и Михаил Бестужевы - брату Павлу:
"Благодарим тебя душевно за все приятные известия… Но больше всем нас радует новость о свадьбе Софьи Михайловны (средней дочери Степовой - Р.Д.); присылай, бога ради, цветки из ее венчального букета; поздравь ее от нас. Скажи, что мы молим бога о будущем ее благополучии и чтоб она походила нравом и характером на свою маменьку. Мы очень довольны, что ты подарил им всем по вещице нашей работы; если б мы знали, что это им приятно, то давно бы прислали им что-нибудь на память, но холодные поклоны Л.И. в письмах сестер нас останавливали. Если увидишь их, скажи Л.И., что одна строчка обрадовала бы нас наравне с родственниками. Как бы мы желали, чтоб и дети ее также что-нибудь сами нам о себе сказали!"

Николай Александрович - старшей дочери, Елизавете:
"Вы меня спрашиваете, помню ли я Лизу, тогда как мне приличнее сделать вопрос, помните ли Вы меня? Правда, что в те лета, в которых оставил я Вас, память уже хорошо действует, - и потому я верю, я хочу тому верить, что Вы меня не забыли. Что же касается до меня, то я, конечное, Вас не забыл, ежели всякий день, вставая и ложась, молюсь богу за Вашего батюшку, маменьку и за Вас. Одного только я не могу себе представить: в каком виде маленькая Лиза сделалась большой девицей; я Вас иначе не могу вообразить, как семилетней Лизой. Все усилия моего воображения ограничиваются тем, что я Вас представляю в сарафанчике и ленте, пляшущую по-русски; и как бы я себе ни нарисовал Вас, кончается тем, что, поправляя, оттеняя и раскрашивая, я нарисую всегда одну и ту же Лизу, которую помню, знаю, люблю и которая своими ручонками обвивала мою шею. То же самое воображаю и о Sophie, о которой давно знаю, что она уже маменька: что же мне делать, когда при всех стараниях как-нибудь представить себе ее МАМЕНЬКОЙ, я вижу только ФОФУ с куклою на руках и обеих вместе на моих коленях. Судьба, конечно, не позволит мне никогда уже видеть вас, а потому позвольте мне, старику, довольствоваться старыми воспоминаниями, которые всегда живы и никогда не изгладятся из памяти".

Софье, "Фофе" было еще и отдельное письмо:
"Не знаю, почему и несмотря на то, что совесть моя давно меня упрекает, я не отдал должного Вам ответа, не писал к Вам, Софья Михайловна. Между тем бог свидетель, что Вы и Ваши сестрицы не выходите из моей памяти ни на минуту. Даже я отнял у Елены Александровны ваши портреты и поставил на своем письменном столике… Отдых мой состоит в том, что я гляжу на вас всех и стараюсь угадать в матерях семейств тех милых детей, которые так много доставляли мне радостей в былое время! Почти двадцать лет прошло с тех пор, я состарился, Вы давно замужем, окружены детьми и говорите, что Фофа Ваша уже перерастает Вас. Итак, есть другая Фофа, которая носит то же имя, имя, которым мы называли Вас и которое так приятно звучит для моих воспоминаний.
Как хотите: будьте матерью семейства, пусть Вас сыщет счастье и богатство, сделайтесь знатною дамой - я всему этому буду радоваться; я буду перебирать все Ваши настоящие достоинства и окружающий Вас блеск…
Я должен Вам сказать истинную причину, почему я не писал Вам: я боялся своего сердца, мне было страшно высказать свои чувствования женщине, окруженной семейством, и высказать их, как семилетней девочке, - я боялся, что это будет смешно, однако я теперь надеюсь, что Вы простили мне, если я вижу, что у меня, у которого отнято и нет ни настоящего, ни будущего, осталось одно только прошедшее, полное Вами, тем более дорогое, что оно только одно осталось!.. Этого прошедшего никто у меня не отнимет. Сам всемогущий бог, не лишив меня памяти, не в состоянии сделать, ЧТОБ ТОГО НЕ БЫЛО, ЧТО УЖЕ БЫЛО (выделено в тексте - Р.Д.)…
Прочитав Ваше письмо к Елене, где Вы выражаете Ваше расположение ко всему нашему семейству, совесть моя переломила боязнь, и я пишу…
Не сердитесь за мой способ выражения того, сколь дорого мне Ваше воспоминание. Волосы мои седы, силы меня оставляют, но сердце мое тепло по-старому, потому что здесь я не истратил ни одной искры того, что у меня осталось от прошлого".

Одна за другой девочки Степовые выходят замуж:
За генерала Гогеля - "Фофа",
За генерала Яфимовича - Варвара,
За генерала Энгельгардта - Лиза.
Михаил Гаврилович оканчивает свой земной путь на 76-м году жизни, в 1845 году.

Итак, наконец они одиноки - Николай Александрович в ссылке в Селенгинске и Любовь Ивановна в Петербурге. Но ничего уже не будет, и писем не будет. Через шесть лет - в мае 1855 года, меньше чем за год до амнистии, - Николай Александрович скончался от воспаления легких. Генеральша же Любовь Ивановна Степовая скончалась 20 марта 1856 года.

Вернувшийся из Сибири Михаил Александрович Бестужев повидался с "девочками-генеральшами" и оставил дочерям портрет их матери, сделанный братом по памяти в Читинском каземате.

Сам Михаил Бестужев тоже вскоре окончил свои дни в Москве, малые же дети его, рожденные в Сибири, быстро померли один за другим, и остались на пепелище, после пяти братьев, после такой бурной истории рода, три несчастных престарелых сестры Бестужевых. Одна умерла в 1874, две - в 1889 году…

Вот, собственно, и вся история.

Можно бы еще много о ком рассказать. О сестрах Рукевич, например, - несостоявшихся невестах Игельстрома и Вегелина. Или о молоденькой невесте декабриста Николая Панова. Или о жене Фаленберга, ради которой ее супруг во время следствия дал "откровенные показания", возведя напраслину на себя и на друзей, - а она благополучно вышла замуж за другого…
И о жене Штейнгеля - не поехавшей за мужем в Сибирь, но дождавшейся его - глубокого старика - после тридцати лет разлуки. И еще, еще…
Нет повести печальнее на свете…

…И если я - то лишь вдвоем с тобой,
И если тьма и глад - то несмертельны.
Выводит голос песни вразнобой
От погребальной и до колыбельной
От черных дней - до будущей зари,
Не помня своего предназначенья,
Где если я - то в доме свет горит,
Где если ты - то на небе свеченье.
(М.Галина)

июнь 2001